Грозу уже утягивало, в сторону ли города, или в каком-то близком к тому направлении, но холодный дождь продолжал поливать с прежней силой. Пока девки таскали Олежку по участку а затем тащили в дом, его успело оросить дождём, несколько привело в чувство. На кухне он был брошен на пол в углу около мойки. Осознание стало возвращаться. Заканчивался этот безумный день. Время было уже достаточно позднее, вытворять с ним что-либо у уставших девчонок не было и желания. Даже если бы в голову к ним и пришло какое-нибудь сумасшествие, реального удовольствия это им уже не принесло б. Но напоследок они решили несколько поразвлечься ещё, разыграв спектакль, и стали обсуждать, где здесь лучше всего содержать Олежку. Для начала Лера "решила" увести его в "хозяйственный этаж", и там приковать к нижней опоре перил лестницы. Он, плохо ещё соображая, не сразу понял об истинности намерений хозяек. Перспектива ночевать в этом огромном холодном и тёмном гулком помещении, где возможно бегают крысы, просто окатила Олежку волной ужаса. Но затем начали предлагаться более "гуманные" варианты, "поскольку там грязно, и от него будет вонять". Приковать его в прихожей отмели сразу, так как наручниками он может поцарапать полированную балясину перил лестницы, и Женька предложила просто посадить его в мешок, а сверху окрутить верёвкой, на что Лера сказала, что в одной комнате имеется огромный сундук "под старину", в котором он поместится на четвереньках, а крышка запирается на замок. Но в итоге все "окончательно сошлись во мнении", что наилучшее - это приковать его здесь же на кухне к ножке стола, чуть выше перекладины между ножками. Здесь же можно будет его сразу и взять, если вдруг кто-то из них ночью захочет им попользоваться.
Ему швырнули какое-то дырявое замызганное байковое одеяло, подтащили к столу.
- Ты не обольщайся, не тешь себя, - с удовольствием, улыбаясь, говорила Лера, застёгивая наручники и обматывая ему ноги снятой с ошейника цепочкой, - сегодня была только разминочка, разогрев! Завтра это покажется тебе забавой! Будешь знать, как пытаться сбежать и обманывать госпожей! - уходя, она звонко шлёпнула его по попе, и вдруг ни с того ни с сего, повернув его голову за волосы, поцеловала взасос. Уже откуда-то из дальних комнат ему вроде бы послышалось нечто вроде "... чем больше он мне нравится, тем больше хочется пороть его и пороть...". Чей это был голос, он не разобрал, решив, что могло и показаться из-за дикого перенапряжения.
Судя по доносящимся порой звукам и выкрикам, девки начали свою лесбийскую свистопляску, видимо "добирая" то, что не в полном объёме получили с Олежкой, или это было у них последнее дополнение для окончательной услады...
И как всегда после спада напряжения, когда уже не надо было сжиматься и внутренне съёживаться от молнией проходящего внутри страха при любом жесте или взгляде кого-то из его хозяек, к Олежке вернулись все ощущения, в полной их мере. Распухшая попа саднила, горела, кожу и в глубине щипало, неистовствовал страшный зуд. И как бы сверху всё пылало, пекло, уходя вглубь, словно от наложенного огромного горчичника страшной силы. Все эти ощущения слились в одно единое, и было не разобраться, как утихомирить одно, не усилив другое. Его знобило как в лихорадке. Олежка не имел возможности даже почесать зудящие, покрытые волдырями ягодицы и между ними. Особенно мучителен был зуд между ягодицами, на дырочке и около неё, в середине попы, на внутренних поверхностях ягодиц. Он кое-как повернулся чтобы несколько почесаться об одеяло, но чуть не закричал от боли: к иссечённой попе невозможно было и прикоснуться. Соль разъедала просечённые прутьями ранки, не давая им заживать и подсыхать, жгла и щипала. Попа сильно распухла. С ужасом он подумал, как завтра его начнут хлестать, - и чем ещё только? - окончательно раздирая не успевшее зажить, как сегодня пороли розгами по исхлёстанным хлыстом местам... Он стал шевелить ягодицами, унимая зуд между ними, но опять резанула острая боль от рубцов. И так мучаясь несколько часов, совершенно вымотанный, просто убитый Олежка даже не уснул, а как будто б потерял сознание, выпал, выключившись в какую-то черноту.
Очнулся он - не пробудился, а именно очнулся, как из забытья - от ощущения навалившейся на него, сдавливающей дыхание огромной тяжести. Обхватывающие ножку стола руки натянуло, наручники впились в истёртые верёвками запястья. Затылок чувствовал чьё-то жаркое и частое сильное дыхание. Он застонал и постарался подтянуться к столу чтобы ослабить напряжение на наручники, но его схватили за ошейник и натянули так, что тот стал душить Олежку.
- Тихо! Смирно лежать! - прошипел ему в ухо Женькин голос. - Разбудишь кого - с утра добавим порку! - Он почувствовал её руки, бесцеремонно лапающие его ягодицы, подбирающиеся к середине попы, едва не завыл от боли. Женька подбородком сильно придавила Олежке плечо, буквально раздирая половинки раздвинула его попу, и толстый страпон начал вдавливаться, проникать ему в анальное отверстие. Олежка замычал сквозь зубы от боли. Но Женька не стала вставлять страпон на всю его длину, то ли боясь замарать, то ли специально входила от силы на четверть этой двадцатисантиметровой елды толщиной чуть не с руку, поскольку движения у самого входа в попу причиняла наибольшую боль. Опираясь на пол руками, а подбородком - на Олежкину лопатку, она работала мелкими частыми фрикциями, прямо в сфинктерах, не уходя глубже, играла самым кончиком страпона. Олежка попытался ёрзнуть в сторону, но Женька закусила его плечо, заставив лежать не двигаясь. После чего засосала ему кожу, обслюнявила, с частыми вздохами и кричащими стонами стала часто целовать взасос и шею чуть выше ошейника, и забираясь выше, покрывать этими отвратительными слюнявыми поцелуями правую часть лица. Кончила с тяжёлыми охающими вскриками, тяжело дыша отвалилась рядом же на пол.
Олежка приподнял голову, посмотрел на окно. Оно почему-то мерцало и светилось каким-то довольно ярким голубовато-серебряным светом. Казалось, сразу за ним начинается серебряное пространство, не имеющее границ, будто и земля и небо слились в бескрайнее серебристое поле. Это высоко стоящая полная луна отражалась в зеркальном стекле, каковые были во всех окнах дома. Но не было и ощущения препятствия в виде этого стекла, окно казалось пустым прямоугольником, распахнутой дверью, сразу за которой начинается этот безбрежный разлив прохладного воздушного серебра. Вот только шагни - и поплывёшь в этой бесконечности мягкого света...
Разгорячённая Женька раскрыла настежь окно. Тут же пропало серебряное пространство, стал виден висящий высоко в небе диск луны, слабо освещённый участок, очерченный по бокам тенями забора, да поблёскивал в лунном свете нижний забор. Разреженным белёсым туманом смотрелся Млечный Путь, мерцали крупные звёзды. Тёмным пятном металась, порхала издали похожая на нереально гигантскую бабочку летучая мышь. Олежка привстал на колени, вдыхая напоённый свежестью влажный после дождя ночной воздух. Совершенно голая Женька стояла у окна и курила частыми затяжками.
- Чего ты поднялся? Лежать! Или принести сюда плётку? А ну живо лёг! - она треснула Олежку по лбу тапком, и когда он вытянулся на животе, ещё несколько раз ударила по попе. Удалилась, на ходу снимая страпон. Через некоторое время Олежку вновь как выключило...
Где-то совсем недалеко проорал петух, громко и звонко. Выждал, и снова и снова подал голос. Ему ответили пять или шесть его голосистых собратьев, и совсем уже рядом с домом, и из какой-то дали, с другого конца поселения. Очнувшийся от забытья Олежка вздрогнул, приподнял голову и посмотрел в окно. Сквозь стелящийся туман пробивались лучи только-только встающего солнца. Он конечно знал, что ленивые девчонки не встают вместе с петухами, наоборот, они, утомившись после вчерашнего беснования, будут ещё долго отсыпаться и ещё дольше ворочаться, потягиваться и вставать. Снова прикрыв глаза, Олежка растянулся на подстилке, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Заснуть он уже не мог, если только слегка прикрыв глаза, находиться в полудрёме. Ему вспомнилось, как из-за того, что он проспал накануне, его с утра лупили плетью, а несколько часов спустя жутко стегали хлыстом. Внутренне он ужаснулся, представив себе что случится, если его застигнут дремлющим опять.
Самая сильная боль от крапивы уже прошла, но попа жутко горела и чесалась, сильно пекло глубоко внутри. Также зудело и между ягодицами, особенно дырочка и вокруг неё. Но это было сравнительно немного по сравнению с тем, как саднили и щипали рубцы от прутьев. Из-за них, окажись у Олежки свободны руки, он не смог бы не только почесать зудящие ягодицы, но хоть сколько-то прикасаться к ним. И ведь сегодня его опять и опять будут пороть! И пороть жестоко, не глядя на ещё не зажившие повреждения! Он всхлипнул от ужаса.
Солнечный свет залил ему лицо. Олежка открыл глаза. Над самой землёй стелилась дымка - земля парила. Значит стало уже достаточно тепло, и день обещал быть относительно жарким несмотря на вчерашний град. Сколько же времени? Он заворочался, стараясь привстать и подняться на колени.
Солнце не поднялось ещё и наполовину до высшей точки. В такое время девчонки ещё не вставали, значит можно было и самому потянутся ещё некоторое время. Переминаясь коленями, Олежка встал насколько это было возможно при сомкнутых за ножкой стола руках и скрученных цепочкой лодыжках, размял затёкшее тело. Боль в ягодицах отзывалась на любое шевеление, и невозможно было понять, где жжение и зуд от крапивы, и где - щиплющая боль от солёных розог. Со слабым постаныванием он лёг на подстилку.
Так прошёл ещё час. Как только Олежка чувствовал, что его одолевает лёгкая дрёма, страх попасться полусонным неожиданно явившимся госпожам пронизывал его, он приподнимался и чутко прислушивался.
Девки буквально ворвались, совершенно неожиданно и быстро, всей гурьбой. Они явно хотели поймать Олежку в полусонном виде, и на их ещё помятых ото сна лицах выразилось разочарование. Олежка подтянул ноги, и облокачиваясь на стол, попытался привстать и сесть. Липкий животный страх как опутал его словно мерзкими щупальцами, проник вовнутрь, сковал все движения, соображение затормозилось. Что у них на уме, во что в следующее мгновение выльются их сумасбродные желания, какие сумасшедшие формы они могут принять?
