"Как же они отличаются друг от друга", – подумал я, глядя на них обеих. Анни напоминала нежный, хрупкий цветок, который только начинает раскрываться, в то время как Курай уже была зрелой женщиной, готовой к любым вызовам жизни.
Когда вернулся Мартин, Курай закрыла ноутбук и подняла взгляд на них.
– Anni, Martin, – начала она серьезным голосом. – How much are you ready to change your life? («Насколько вы готовы изменить свою жизнь?»)
Её слова прозвучали как вызов, и я заметил, как Анни напряглась. Она взглянула на Курай, её зелёные глаза расширились, а руки мелко задрожали.
Мартин попытался ответить первым:
– We… we are ready. I think so. («Мы… мы готовы. Думаю, да»)
Но его голос дрожал, и было очевидно, что он сам не уверен в своем ответе.
Анни повернулась к нему, её лицо покраснело, и она резко выпалила на эстонском:
– Ära valeta neile, kui sa ise pole kindel! («Не ври им, если сам не уверен!»)
Мартин попытался оправдаться:
– Aga ma arvan, et olen valmis… («Но я думаю, что готов…»)
Но Анни не дала ему договорить, перебив с неожиданной силой:
– Arvad? Sa arvad? Kui sa tõesti arvad, siis jää siia. Ma olen valmis, isegi kui ma ei tea, mida nad meile pakuvad! («Думаешь? Ты думаешь? Если ты действительно думаешь, то оставайся здесь. Я готова, даже если я не знаю, что они нам предлагают!»)
Её голос звенел уверенностью, словно она только что сделала важный выбор за них обоих.
"Пипец котёнку", – мелькнула у меня мысль. "Если у Анни уже сейчас такой характер, то что будет через пару лет? Она превратится в женщину, которая будет верёвки вить из мужчин и не только из них. Её внешность – это идеальная ловушка. Хрупкое тело, нежные черты лица, эти зелёные глаза, которые могут выглядеть как у потерянного ребёнка, а в следующий миг полыхать огнём. Это оружие, которое она пока ещё учится использовать, но научится быстро."
Анни, вероятно, осознав, что её эмоциональная вспышка привлекла внимание, поспешила извиниться:
– I’m sorry. («Простите».)
Но, несмотря на свои извинения, она продолжала с решимостью:
– Our life was hard. The orphanage… it was like a prison. Bars on windows, cold rooms, old furniture — everything was old and broken. («Наша жизнь была тяжёлой. Приют… это было как тюрьма. Решётки на окнах, холодные комнаты, старая мебель — всё было старым и сломанным».)
Её голос звучал всё более напряжённо, но она не останавливалась:
– Outside, you could see life. People, cars, normal families. But inside… nothing changed. Ever. («Снаружи ты мог видеть жизнь. Людей, машины, нормальные семьи. Но внутри… ничего не менялось. Никогда».)
Она сделала паузу, а затем продолжила, её голос стал чуть тише, почти дрожащим:
– There were people at the fence. Men, sometimes women. They called us. Offered money. Money for… touching. Kissing. Sucking. («За забором были люди. Мужчины, иногда женщины. Они звали нас. Предлагали деньги. Деньги за… прикосновения. Поцелуи. Минет».)
Курай, взяв мои сигареты и получив мой разрешающий кивок, закурила, внимательно слушая Анни. Я наблюдал за ней и заметил, как её взгляд становился всё более холодным.
– Some girls thought it was normal. It was just part of life. Boys too. Some even sneaked out. They let those people touch them, lick them. Or they… they gave their bodies. («Некоторые девочки думали, что это нормально. Это была часть жизни. И мальчики тоже. Некоторые даже пробирались туда. Они позволяли этим людям трогать себя, лизать. Или… они давали свои тела».)
"Чёртовы ублюдки," – подумал я. – "Это нельзя было скрыть от руководства. Они наверняка знали об этом и, возможно, сами направляли клиентов к нужным детям. Доля, бизнес, грязь".
Мои глаза остановились на Курай. Она слегка склонила голову, выпуская дым и слушая Анни. Её рубашка соскользнула с одного плеча, открывая тонкую линию ключицы. Но в этот момент я видел не её тело, а её реакцию — холодную, отчуждённую снаружи, но внутри я знал, что она кипит от гнева.
"В таких условиях эта девочка смогла сохранить себя. Сохранить Мартина. И при этом остаться такой красивой, нежной, но сильной. Это настоящий феномен".
Анни закончила:
– We never did that. We couldn’t. It was disgusting. It was wrong. («Мы никогда этого не делали. Мы не могли. Это было отвратительно. Это было неправильно.»)
Её слова звучали как декларация, как манифест того, кем она хочет быть. Мартин тихо кивнул, подтверждая её слова.
"Она – лидер," – подумал я. "Именно она будет той, кто вытянет их обоих. Её воля – это стальной клинок в бархатных ножнах."
Анни продолжала свой рассказ, её голос звучал твёрдо, но в нём слышались отголоски горечи.
– We stayed strong. It was not easy, but we never gave up. We didn’t let them break us. («Мы оставались сильными. Это было нелегко, но мы не сдавались. Мы не позволили им сломать нас.»)
Она посмотрела на Мартина, который сидел рядом, будто ожидая его подтверждения. Он кивнул, но молчал, оставляя ей возможность продолжить.
– Some of the girls and boys… those who left before us… they came back sometimes. To visit the directors, or maybe just to show off. («Некоторые девочки и мальчики… те, кто ушёл до нас… иногда возвращались. Чтобы навестить директоров или, может быть, просто похвастаться.»)
Анни замолчала на мгновение, словно вспоминая, а потом добавила, её голос стал чуть тише:
– They looked so… different. They were loud, vulgar. The girls wore bright, revealing clothes, showing everything. Some of them were overly polite, acting like they were high-class ladies. But you could see through it. They were just pretending. («Они выглядели так… по-другому. Они были громкими, вульгарными. Девочки носили яркую, откровенную одежду, показывая всё. Некоторые из них были слишком вежливыми, изображая высококлассных дам. Но это было видно насквозь. Они просто притворялись.»)
Я слушал её слова, а перед глазами вставали образы. Я представлял, как эти "гости" приходили в приют, чтобы показать, чего они "добились".
"Люди вульгарны. Это их природа, – подумал я. – Те, кто сумел выбраться, теперь хотят казаться лучше других. Но их суть остаётся неизменной: громкость, показуха, стремление к признанию. В конце концов, что они могут доказать? Что стали успешными? Их успех – это дешёвая мишура, прикрывающая пустоту."
Анни продолжила:
– The directors didn’t care. They smiled, shook their hands, but it was obvious… they didn’t respect them. They just took their gifts or money and let them leave. («Директоры не заботились. Они улыбались, жали им руки, но это было очевидно… они их не уважали. Они просто брали их подарки или деньги и отпускали.»)
Её губы сжались, а глаза сверкнули.
– And when it was our turn, when we turned eighteen, they called us to the office. («И когда подошла наша очередь, когда нам исполнилось восемнадцать, они вызвали нас в офис.»)
Я почувствовал, как напряжение в её голосе усиливается, а её руки сжались в кулаки.
– They gave us our "directions." A small apartment outside the city, in some village. Two hours to get to the port or cleaning office. And our jobs. Me – to clean toilets. Outside toilets. And Martin – a dock worker. («Они дали нам наши "направления". Маленькая квартира за городом, в каком-то посёлке. Два часа до порта или офиса клининга. А наши работы. Мне – чистить туалеты. Уличные туалеты. А Мартину – докером.»)
Она чуть вскинула подбородок, глядя прямо в глаза Курай, словно вызывая её на молчаливый спор.
– They didn’t even try to hide their contempt. Their faces… they were almost smiling, as if they enjoyed throwing us into the dirt. («Они даже не пытались скрыть своё презрение. Их лица… они почти улыбались, будто наслаждаясь тем, что бросают нас в грязь.»)
"Вот они, истинные сволочи," – подумал я. "Это не просто равнодушие. Это злорадство. Они не просто следуют системе, они наслаждаются её жестокостью."
Я посмотрел на Анни. Её лицо, несмотря на напряжение, оставалось красивым. Но в этой красоте была сила – неподдельная, настоящая. Она была сильнее, чем многие взрослые, которых я знал.
Анни чуть расслабила плечи, будто сбросив груз:
– The job started at six in the morning. But we had to leave at four. Every day. The room they gave us was cold, damp, and smelled like mold. We had nothing. («Работа начиналась в шесть утра. Но нам нужно было выходить в четыре. Каждый день. Комната, которую они нам дали, была холодной, сырой и пахла плесенью. У нас не было ничего.»)
Она вздохнула, её глаза мелькнули на Мартина, который, казалось, стеснялся её рассказа.
– But we didn’t give up. We couldn’t. We promised each other we would get out. And we did. («Но мы не сдались. Мы не могли. Мы пообещали друг другу, что выберемся. И мы сделали это.»)
"Именно это я уважаю," – подумал я, глядя на неё. "Не жалобы, не нытьё. А действия. Она знала, что её ждёт, но не сдавалась. Именно такие люди достойны шанса."
