Мартин.
Мы вышли на улицу, наслаждаясь вечерним воздухом. На темном небе уже властвовала Луна, которая казалась просто огромной, а лёгкий ветерок приятно холодил кожу. Нэсс уверенно направился к деревянной беседке, которая располагалась на детской площадке, и мы последовали за ним. Беседка выглядела уютной: массивные деревянные скамьи и стол в центре, крыша, защищающая от дождя, и остатки летних цветов, что наверно нарвали дети, всё ещё обрамлявших перила.
Когда мы уселись, Нэсс достал бутылку вина, и поставив на стол бокалы, которые он также взял с собой, а также пачку сигарет и зажигалку. Перед тем как отрыть вино он вытащил сигарету и закурил. Это меня не удивило – я уже знал, что он курит. Но когда Курай, сидевшая рядом с ним, наклонилась и, приняв сигарету из его рук, зажгла её себе, я не смог скрыть своего удивления.
– You smoke? («Ты куришь?») – спросил я, глядя на неё с приподнятой бровью.
Анни, которая сидела рядом, выглядела ещё более озадаченной:
– I thought you didn’t. («Я думала, ты не куришь.»)
Курай спокойно затянулась и, выпустив тонкую струйку дыма, улыбнулась:
– I don’t, not really. But sometimes, when the mood strikes… And considering the prices of cigarettes in France, I don’t let myself get carried away. («Нет, не курю. Не совсем. Но иногда, когда подходящее настроение… И учитывая цены на сигареты во Франции, я стараюсь не злоупотреблять.»)
Мы с Анни обменялись взглядами, но возражать не стали. Вино разлилось по стаканам, и беседа потекла сама собой. Разговор был лёгким и непринуждённым, мы шутили, обсуждали повседневные мелочи – погоду, планы на следующий день, даже вкусы в музыке.
– Have you ever heard Estonian rock? («Вы когда-нибудь слышали эстонский рок?») – вдруг спросила Анни, её глаза заблестели.
Курай улыбнулась:
– Can’t say I have. But now I’m curious. Any recommendations? («Не могу сказать, что слышала. Но теперь мне интересно. Есть рекомендации?»)
Анни начала перечислять какие-то группы, а я слушал, поддакивая, когда она упоминала мои любимые. Нэсс шутливо предложил включить что-то прямо сейчас, но я заметил, что у него не было особого интереса к музыке – он скорее наслаждался атмосферой.
В какой-то момент Анни вдруг замолчала, погрузившись в свои мысли. Она выглядела задумчивой, и я знал, что это означает: она вспомнила что-то важное или, возможно, тяжёлое, и я даже догадывался, что.
– And we had a group in the orphanage, – сказала Анни, её голос звучал мягко, но в нём чувствовалась боль. («А у нас в детдоме была группа.»)
Она сделала паузу, словно собираясь с мыслями. Её взгляд затуманился, а пальцы нервно крутили стакан с вином.
– And what happened? (И что произошло?) – спросила Курай, осторожно глядя на неё.
Анни вздохнула и тихо продолжила:
– They were six of them. They loved music, played in a band. They wanted to make a name for themselves after leaving the orphanage. To show the world their fire, their passion. They left the place with their heads held high, smiling. («Их было шестеро. Они любили музыку, играли в группе. Хотели заявить о себе после выпуска из детдома, показать миру свой огонь, свою страсть. Уходили с высоко поднятой головой и улыбками на лицах.»)
Я посмотрел в сторону, чтобы скрыть нахлынувшие воспоминания. Мы с Анни никогда не были особо близки с их группой, но я помнил, как они репетировали, как жили своей музыкой и как то выходило, что мы частенько были из зрителями, а Анни даже пела в одной из их песен. А потом...
Анни продолжила:
– After we left the orphanage, we ran into one of them. Peter. Do you remember, Martin? («После нашего выпуска мы встретили одного из них. Петера. Ты помнишь, Мартин?»)
Конечно, я помнил. Петер сидел на грязных ступенях, дрожащими руками пытался прикурить сигарету. Его глаза блестели, будто он был не здесь. Мы купили ему дешёвый кофе, и он, глотая его, словно лекарство, начал рассказывать.
– He told us about the others, – Анни говорила медленно, словно боясь снова пережить ту историю. («Он рассказал нам о других.»)
Я молчал, не в силах вмешаться. Анни тяжело вздохнула:
– The bassist, Viktor… he got into a fight at a bar. Someone stabbed him. He died on the spot. Then the guitarist, Anton, got into a car accident. Liina loved him. After his death, she started using drugs. That’s how Peter got hooked too. («Басист, Виктор… подрался в баре. Его зарезали. А потом гитарист, Антон, попал в аварию. Лийна любила его. После его смерти она начала принимать наркотики. Так и Петер подсел.»)
Её голос сорвался, но она продолжала:
– After Liina died of an overdose, Eric and Kristina… They just left. They told him they were leaving Tallinn, but didn’t say why or where. They just… disappeared. Peter was the only one left. Alone, mixing drugs and alcohol. («После того как Лийна скончалась от передозировки, Эрик и Кристина... Они просто уехали. Сказали ему, что покидают Таллинн, но не объяснили, почему и куда. Петер остался один. Один, мешая наркотики и алкоголь.»)
Я закрыл глаза, вспоминая тот вечер. Петер рассказывал всё это лихорадочно, перескакивая с одного на другое, а мы с Анни сидели молча, слушая его. Анни не выдержала, разрыдалась, уткнувшись мне в плечо.
– We said goodbye to him. We couldn’t take it anymore. He was… broken. And so were we. («Мы попрощались с ним. Не могли больше выносить. Он был... сломан. И мы тоже.»)
Анни замолчала, а я вспомнил следующий вечер. Петер нашёл меня на улице, выглядел ещё хуже, чем раньше. В его руках была старая тетрадь.
– Я хочу, чтобы она была у тебя – сказал он, протягивая её. Его голос был тихим, почти шёпотом.
Я открыл её. Внутри были тексты их песен, какие-то номера телефонов, а также флешка.
– Немезида. Наша музыка. Всё здесь. Увидев вас снова... я больше не могу. Я жив, но внутри уже мертв. Не идите по нашему пути. Будьте сильнее. А еще найдите Крис и Рика. Там есть их телефоны, я хотел несколько раз, но зачем? Найдите их и попробуйте заменить нас.
Он пожелал мне и Анни счастья, а потом ушёл. Позже я узнал, что той же ночью он прыгнул с моста.
Я так и не рассказал Анни об этом. Не мог.
– Maybe some fires just burn too brightly,
Fading to ashes, consumed so slightly.
Yet in the dark, their glow remains,
A fleeting warmth through endless pains.
– пробормотал я, глядя в пустоту. Это была последняя запись в тетрадке, написанная уже Петером, а не Кристиной. Последний его стих записанный судя по дате, как раз после того как мы с Анни ушли от него.
(Но эти огни горят слишком ярко,
В пепле таясь, где мягко и жарко.
Но даже во тьме их свет не уйдёт,
Оставив тепло, что сердце найдёт.)
Я посмотрел на Анни закончившую свой рассказ и услышал новый вопрос от Курай:
– How did you end up in the orphanage, if you don’t mind me asking? If it’s too personal, I’ll understand. («Как вы попали в детский дом, если не секрет? Если это слишком личный вопрос, я пойму.»)
Я взглянул на Анни, ожидая, что она решит, стоит ли отвечать. Но вспомнив недавние слова Нэсса о честности, я вдруг понял, что скрывать это бессмысленно.
– Yes, it’s not an easy topic, but it’s a fair question. («Да, это не самая лёгкая тема, но вопрос понятен.») – я ответил, чувствуя, как что-то внутри меня сжимается.
Анни кивнула, соглашаясь, и, сжав мою руку, начала первой.
– My parents… well, they weren’t ready for a child. («Мои родители… ну, они не были готовы к ребёнку.») – её голос звучал ровно, но я знал, что ей нелегко. – My mother was young, barely twenty, and my father… he disappeared as soon as he found out she was pregnant. She tried her best for a while, but I guess life was too much for her. («Моей маме было чуть больше двадцати, а мой отец… он исчез, как только узнал, что она беременна. Она старалась какое-то время, но, думаю, жизнь оказалась для неё слишком сложной.»)
Анни остановилась на мгновение, её взгляд был прикован к столу.
– When I was about five, she left me at the orphanage. She said it was temporary, but she never came back. («Когда мне было около пяти, она оставила меня в детдоме. Она сказала, что это временно, но так и не вернулась.»)
Я почувствовал, как её пальцы крепче сжали мою руку. Я знал эту историю, но каждый раз, когда она рассказывала её, это резало меня по сердцу.
Когда она закончила, я понял, что очередь перешла ко мне.
– My story isn’t much better, – начал я. («Моя история не намного лучше.») – My parents died in a car accident when I was seven. I didn’t have any close relatives who could take me in, so I ended up in the same orphanage as Анни. («Мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне было семь. У меня не было близких родственников, которые могли бы меня взять, поэтому я оказался в том же детдоме, что и Анни.»)
Я старался говорить ровным голосом, но внутри всё сжималось от воспоминаний.
– The other kids… they didn’t really accept us. They had their own groups, and we were just… outsiders. («Остальные дети… они нас не приняли. У них были свои группы, а мы были… изгоями.»)
