- Да. - просто ответила она. - Я хочу сделать этот процесс подконтрольным. Я все ломала себе голову, как это устроить, а тут этот поезд подвернулся, и все как по заказу - полупустой вагон, в двух соседних купе вообще никого (я специально у проводницы спросила) , одинокая самочка с глупыми глазами и дойным выменем, прелестная дефлорированная девочка с ранним половым созреванием и раздроченной писькой (прости, не знаю как еще ЭТО можно назвать) , ну и старший товарищ, который готов подтолкнуть и направить в нужном направлении:
- Так Вы Милочку Лешке, что ли, демонстрировали? Чтобы он:
- А ты думал - тебе, дурашка? Конечно Лешке! Но то, что и тебе понравилось - это очень приятный бонус. Значит в тебе не сидят эти идиотские запреты на секс с детьми. Не возражай мне! Просто послушай! Дело же не в возрасте, понимаешь? Дело в готовности. Если девочка требует от матери ежедневную мастурбацию, значит по своему гормональному статусу она уже не ребенок. Кто виноват, что так вышло, что у нее смещен баланс? Конечно ее глупая мамка. Но что это меняет? Ну, скажи!
Пашка глубоко задумался перебирая в голове аргументы, но перед глазами все стоял, мешая думать, широко раздвинутый пальцами розовый маслянисто-жемчужный разрез Милочкиной письки.
- А зачем вы это мне все рассказали? - решил перевести на другую тему этот скользкий разговор Пашка.
- Потому, дорогой, что мне понадобится твоя помощь.
- ?
- Ну, видишь, я боюсь, что Лешка так и не решится сделать этот шаг в нужный момент. Ты должен сыграть в этой пьесе роль старшего товарища.
Внутри у Пашки вспыхнуло возмущение.
- То есть Вы хотите, чтобы я заставил его изнасиловать Милочку, так что ли?
Марина Сергеевна внимательно и удивленно посмотрела на него.
- Зачем это? При чем тут Милочка? А! Я поняла. - женщина весело рассмеялась. - Вот что ты подумал! Дурачок. Нет, конечно! Никого насиловать мы не будем. Глупости какие! Все только по взаимному согласию.
- Тогда получается - Люба. Но почему Вы думаете, что она на такое согласится? Лешка же совсем мальчишка, а она взрослая женщина, да еще с ребенком.
- Глупенький, - вздохнула Марина Сергеевна. - Скажи, тебя ничего не удивляет в твоем состоянии после того, как тронулся поезд.
Пашка задумался. В голову ничего такого не приходило.
- Ты может быть и не заметил, - продолжила с усмешкой женщина. - Но с того момента у тебя ни разу не опал бугор на ширинке!
Пашка озадаченно посмотрел вниз. Змей заинтересованно дернулся.
- А знаешь, почему? Потому, дорогой, что наша Любочка благоухает феромонами как весенняя клумба! Она в поре, понимаешь? Как течная самка. У нас все купе пропахло этой похотливой козочкой. Даже у меня все белье мокрое в ее присутствии, прости за подробности, а уж мальчики должны просто с ума сходить в такой атмосфере!
Марина Сергеевна затушила сигарету и погладила Пашку по плечу:
- Так что наша цель - Любовь! Ну что, поможешь мне?
Пашка подумал и кивнул.
- Вот и здорово! Тогда предлагаю закрепить нашу сделку века!
Пашка непонимающе взглянул на Марину Сергеевну, уже выходящую из тамбура, и двинулся за ней.
***
Один шаг - и вот он видит ее в дверном проеме туалета, и влипает в ее пристальный взгляд как муха в густой мед. Еще шаг, и еще, и в голове звон, и щелчок замка где-то вдалеке, и жаркое "Молчи! Молчи, мальчик мой!" прямо в ухо. И ее теплые и сильные ладони в два движения высвобождают змея. Ой, что сейчас будет! И ее жаркий изумленный шепот "О, Господи! Какой же он у тебя огромный!" , и ее лицо уже где-то внизу, и он не выдерживает, а она громко сопит и сглатывает, сглатывает его кипящее семя, которое он короткими толчками бедер загоняет в ее жаркий рот, и оно не кончается, капает с ее подбородка, и следы помады размазаны по утомленному змею. "Это ничего" , шепчет она, "Натерпелся, маленький!". А потом она замолкает - ненасытный змей снова отчаянно толкается ей в рот - а она покорна, покорна, принимает его глубоко, очень глубоко и только стонет всей своей самочьей утробой, чувствуя, как Пашка наполняется новой силой. Ему хочется войти еще глубже, прямо в глотку, натянуть ее на змея, пронзить эту самку до самых ее глубин, но тут он чувствует толчок, и вот она уже рывками стягивает гуттаперчевые брюки и они сползают с ее мягкого зада как вторая кожа.
Ее требовательно-хриплое: "Ну! Давай же!" , и она распластана грудью на умывальнике, и ее жадная жопа вздрагивает в нетерпении, а под ней сопливится секретом липкое набухшее месиво ее пизды. И уже напрыгивая на эту жопу как суетливый молодой кобелек, он с кристальной ясностью понимает, что "пизда" это не ругательное слово, а обозначение того жадного, истомившегося, переполненного плотью и соками женского чуда, в которое он глупо тычется, не попадая и соскальзывая куда-то вниз. "Дурашка! Дурашка!" лепечет она, и ее язык заплетается, и она подхватывает его, и заправляет его к себе внутрь, в свой сладкий и мучительный рай, и он бьется в нее, мстя этой женственности за все свои прошлые провалы, неудачи и обиды.
И вот он сидит опустошенный на закрытом стульчаке, а она, не меняя бесстыдной позы, тихонько всхлипывает, не обращая внимания на то, что на спущенные вниз брюки и черные кружевные стринги шлепаются, выдавливаясь из слипшейся щели, сгустки его спермы.
- Тебе плохо? - теперь она его, Пашкина, женщина, он пометил ее и он будет звать ее на "ты".
- Нет. - она не против. - Мне хорошо.
- Почему же ты плачешь?
- Мне тебя жалко. - она еще раз всхлипывает и глядит на Пашку. - Я у тебя первая? Да?
- Ты первая, кто меня захотел, - выдыхает он, глядя на ее мокрое от слез и спермы лицо
- Да. Я первая, кто тебя захотел.
Она выпрямляется и поворачивается к Пашке, а он, не выдержав, благодарно зарывается лицом в мягкую пушистую шерстку на ее выпуклом лобке. Теперь плачет он, судорожно оглаживая и сжимая ее крупные мягкие ягодицы, а она нежно перебирает его волосы и задумчиво улыбается.
***
Марина критически оглядела приведенного в относительный порядок Пашку, на корню пресекла его попытку стянуть с себя только что наспех почищенные и надетые на голое тело брюки (мокрые стринги были признаны непригодными к носке) и, выглянув за дверь, вытолкала его наружу.
- Давай, Павлик, иди. Скажи Лешке, чтобы принес мою синюю сумку. Я переоденусь и подойду. И помни, все делаем по плану!
Пашка, слегка покачиваясь на нетвердых ногах, поплыл вдоль вагона, отчетливо понимая, что в его легкой голове нет ни одной мысли. И это было здорово.
В купе царил веселый переполох - Милочка втянула Лешку в какую-то свою шумную игру, и они с визгами и воплями летали с полку на полку вокруг безучастной Любы, листающей какой-то яркий журнал.
Пашка перехватил пролетающего мимо потного Лешика и вытряхнул из него военную тайну нахождения синей Марининой сумки. Вытаскивая ее из под тяжелой полки, он вдруг поймал на себе Любин удивленный взгляд. Она покрутила головой, принюхиваясь, и в упор глядя на Пашку спросила:
- Тут чем-то пахнет, ты не чувствуешь?
- Может сигаретами? Марина Сергеевна меня всего обкурила.
- Может быть, может быть, - с сомнением проговорила Люба. - И где же Марина Сергеевна?
- В туалет пошла, - сделал нейтральное лицо Паша.
- В туалет, значит: ну-ну: - Люба с подозрением прищурилась.
Заминая тему, Пашка сам отволок сумку Марине.
Вернувшись в купе Пашка выдохнул с облегчением - Любе было не до расспросов - она была погребена под свалившимися на нее сверху детьми, и по Любиной полке каталась туда-сюда галдящая куча-мала.
Пока женщина выбиралась из-под детей, в купе вошла потрясающая Марина, одетая в золотистый китайский халат с драконами, и Пашка окончательно расслабился.
Чтобы навести в купе хоть какой-то порядок, он взял руководство в свои руки, загнал детский сад наверх, залез следом и уже через пять минут дети мирно играли в больницу. Наверху было душновато, и они, с разрешения взрослых, быстро избавились от лишней одежды. Помаявшись, Пашка тоже последовал их примеру.
Женщины о чем-то тихо беседовали внизу, и Пашка несколько раз ловил на себе удивленный и заинтересованный Любин взгляд. Значит, теперь у нас только один участник этого спектакля не знает вообще ничего - это Лешка. Тот самый Лешка, который то и дело пасся взглядом в Любином декольте, рискуя в конце концов окосеть. И Пашка очень хорошо понимал пацана - сверху действительно открывался прелестный вид на Любино роскошное хозяйство: в ярком свете купейного плафона тяжело покачивающиеся при каждом движении, едва сдерживаемые легкой тканью белые с бледно-голубым прожилками дойки (более подходящего слова Пашка подобрать не мог) выглядели нарочито, по-блядски откровенно выставленными напоказ. Легкие Лешкины шорты топорщились напряженным стоячком, который он время от времени пытался замаскировать причудливыми позами.
Да что там говорить о Лешке! Пашкин змей, даром что два раза выдоенный, тоже жил своей жизнью, выпирая между ног красноречивым бугром.
Этому невольно способствовала Милочка, одетая только в чуть великоватые трусишки, чьи прелести в тесноте верхней полки то и дело мелькали перед носами возбужденных мальчишек.
Лешка краснел и стеснялся, когда Милочка, стоя на четвереньках поворачивалась к нему задиком с отвисшей и ничего не скрывавшей проймой трусиков. Решив, что пора наконец сдвигаться с мертвой точки, Пашка, заговорщически подмигнув ему, заставил Милочку стать больной, решительно стянул с нее трусишки и совместно с доктором Лешкой провел подробнейший осмотр пациентки. Осмотр состоял в тщательном пальпировании молочных желез, наружных и внутренних половых органов пациентки, а также ее ягодичек и анального отверстия. Милочка закатывала глазки, сосала пальчик, сладко причмокивая губками, и покряхтывала.
