***
История эта была с продолжением. Мы изматывали нурманов засадами, но и они порой неожиданно нападали на нас. В тот день с моим другом Колоском и с небольшим отрядом я патрулировал окрестности захваченного поселения. К этому отряду пристала и Ягодка. На свою беду втерлась она - единственная девица среди мужиков. Попали мы в засаду и мне влепили в грудь из пращи камнем. Боль была такая, что я задохнулся - позже оказалось, что у меня сломано ребро.
Нападавших было немного, в короткой схватке их отогнали и занялись мною. Стоять то я стою, но пошевелиться не могу от боли. Колосок волнуется, по его твердому убеждению я заговоренный, меня ни топор, ни стрела, ни праща не берет.
- Князь, что делать? Ты только скажи нам.
А что говорить, по опыту в прежнем моем мире знаю, что нужно туго забинтовать груды и тогда боль отпустит. Выдавливаю из себя:
- Куртку с меня снимите и надо грудь очень плотно забинтовать полотнищем:
Колосок озирается - где полотно взять, чтобы забинтовать меня. И тут его взгляд упал на Ягодку, которая тоже ко мне сунулась. Решение словенского старшины было простым. Мужская рубаха короткая, из нее длинного полотнища не получится, а вот ее девичья рубашка длиной до щиколотки и будет в самый раз.
- Раздевайся, девка, снимай рубашку! Будем князя раненного ей пеленать.
Все мужики на нее уставились и торопят.
- Давай быстрее, не копайся!
- Это тебе не на вечерке забавляться, надо раненому князю помогать.
А на Ягодке, по местным обычаям, только и одето, что понева, да рубашка. Нижнее убранство люди через семьсот лет изобретут.
- Давай, раздевайся - уже кричат на нее - иначе сами сдерем с тебя рубаху.
И начала Ягодка при мужиках сторонних разоблачаться - как головой в холодную воду бросилась. Дернула завязку пояска и упала понева на землю. Вторым рывком развязала тесьму у ворота, подхватила подол и сняла через голову рубашку. И стоит голая, как раба на торгу, только что за ногу не привязана: Не знает Ягодка как стыд-срам прикрыть, как защитить двумя ладошками и хохолок между ляжек, и попу, и тити, и лицо от позора спрятать: Закрыла ладонями глаза и горящие стыдом щеки. Больше она для людей не честная девушка, а позорница, от которой не только парни, мать с отцом отвернуться!
А воинам моим некогда тощие девичьи прелести рассматривать. Колосок уже подхватил рубашку и ножом распорол вдоль боковых швов от подола до плеч. Ягодка небольшого роста, но развернутое полотно получилось метра три длинной. Стали его вокруг моей груди туго закручивать. Так натянули, что еле дышу, но боль отпустила - теперь опорой сломанному ребру обмотка служит. После этого я мог поинтересоваться окружающим.
- Какие потери?
- Кроме тебя еще двое кметей ранены, нурманы, как бежали, оставили одного убитого.
Дешево отделались, надо возвращаться. Но, прежде всего, одеть во что-то Ягодку.
- Девушка, возьми мою куртку, прикройся.
Говорю ей спокойно, будто это так и положено девушкам при бородатых кметях голышом стоять. Ну, постояла голой, теперь оденется, что тут такого.
Надела мою десантную куртку, подпоясалась девичьим пояском с оберегами. И опять лицо в ладонях прячет. Ну и вид у нее: Куртка ей велика - в полтора оборота завернута, длинные рукава свисают. А вот полы для этого случая коротковаты - закрывают только до середины бедра, из-под них выглядывают голые ножки. Это в прежнем моем мире девушки мини юбки носят, а здесь девичьи ляжки должны быть укрыты. Нет, так идти к своим она не может.
- Тащите сюда нурмана убитого. - командую своим мужикам - А теперь всем стать в круг лицом-щитом наружу и не глядеть назад. А ты, красавица, входи в середину, в нурманские штаны и рубаху переоденься без стеснения.
Это вроде бы значит: "мы твоей наготы, твоих титек не видели и сейчас отвернулись. Переодевайся спокойно, мы не смотрим". Повернулись, когда она переоделась. Вид у нее все равно не очень чтобы, но сойдет. Поверх штанов она надела свою поневу и в мою куртку завернулась. Кмети ничего не говорят, шуточек никто не отпускает. Потихоньку дошли до чудинского погоста, у которого табором наше войско стояло. В домах погоста всем не разместиться и каждое племя стоит своим табором. Шалаши, телеги, скарб всякий сложен, костры горят.
С нашим приходом поднялась беготня, ворожеи раненными занялись, народ пристает с расспросами. Шутка ли, заговоренный походный князь ранен. Освободили мне крайнюю в погосте избу - вот и госпитальная палата для раненного генерала, только медсестричек-красотулек нет. Но скоро и сестричка появилась, пришла все та же Ягодка: "надо в избе прибрать, князю поесть сготовить". За ней лекари-арабуи явились, напоили меня каким то снадобьем и боль совсем отпустила. Бабы чудинские натащили всякой снеди: чистый мед, крепкий мед ставленый, мясо вареное, запеченные на костре караси и в качестве приправы горшочек с хреном. За одно застелили лавки толстой шерстяной рядниной, и под себя постелить и укрыться ночью. Принесли даже одеяло из меха росомахи. В этом мире росомаха самый дорогой мех, много дороже соболя.
Избы чудинские меньше, теснее, чем у словен. К стенам приделаны две лавки шириной больше метра. На них и сидят, и спят, тут и всякий скарб сложен. Всю середину избы занимает матушка печь с огромной, как камин, топкой. Бань Чудины не знают и моются в теплой печи. Подметут помелом горячую золу, настелют в печи солому и залазят туда с ушатиком воды. Для словен такое мытье в тесноте, лежа на боку, это не мытье, а одна видимость. У них париться в бане это не только мера гигиены, но и святой ритуал, единственный случай, когда паренек может свою зазнобу голой видеть, на тити ее любоваться.
Обычно на сватовство будущий жених приходит в дом невесты со своей матушкой. Девушка их ждала и теперь хлопочет, потчует гостей приготовленным ей обедом, а мамаша оценивает, какова она у печи. Потом пойдут банным паром очищаться. Паренек на голенькую зазнобу любуется, мать его девицу зрит в натуре: как тити торчат, задочек круглится, не тоща ли будущая невеста. После бани девушка парню поднесет рубашку - сама нитку пряла, сама полотно ткала, рубашку шила и по вороту вышила. Тут и решает матушка, пригодна ли зазноба содержать дом и деток рожать.
Хлопочет Ягодка, ровно в своей избе девушка старается, когда мать в поле ушла. Затопила печь моя конопатая неудачница, пол подмела, похлебку сварила. Поклонилась мне:
- Пожалуй снедать, князь.
Сама стоит у печи в нурманской одежде, только куртку сняла и на сучек в стене повесила. Ждет, чего подать еще князю. Вечер уже, а она не идет к своим. Я попробовал выставить ее, но куда там!
- Можно, я на ночь останусь, вдруг князю питье подать потребуется:
Ей совсем не хочется к своей семье отправляться. Опять вопросы будут: зачем одета в нурманское; где девичья рубашка, что мать оберегами вышила; почему на ней куртка походного князя? И скоро углядели соседи, что раненного князя запеленали в ее разрезанную рубашку. Как на эти вопросы отвечать, неужели признаться, что, забыв девичий стыд, стояла с голыми титями перед мужиками. О многом догадывались отец с матерью, но, возможно, кто-то из участников боевой стычки тоже проболтался. Стали на нее земляки коситься, припомнили гордячке и то, как она парней на смех поднимала.
А мне то что, пусть остается. Лавок в избе много, места хватит и не так скучно. Нет со мной ни настырной Травки, ни Ивы, ни хлопотуньи Сорожки. Детных баб мы отправили по домам, подальше от врагов. До моих жен сейчас два дня пешего пути.
Обычно аборигены перед сном оставляют на себе только рубашку, в ней и спят. Женщинам это вполне удобно, а мужчинам коротковато, едва срам прикрыт. Случается, и голышом спят, особенно молодожены, когда занавеской свое место на лавке отгородят. Оно и удобно, и приятно получается. Ягодка не решилась спать голой. Можно конечно за печкой раздеться, быстренько нырнуть на лавку и рядниной укрыться. Но все равно это быть голой один на один в избе с посторонним мужчиной, мало ли какого лиха о ней подумают. Не снимая кожаных штанов и пропотевшей нурманской рубахи, стала укладываться на лавке, долго ворочалась, но заснуть не могла - жарко в одежде и тело не дышит. Вышла куда-то и вернулась уже в полном девичьем убранстве: какая-то добрая девица наделила запасной рубашкой.
Утром явились ко мне на совет старшины, долго говорили и никак не можем придумать способ как нашими слабыми силами одолеть врага. Ягодка у печи с кочергой и ухватом управляется, будто жена законная. Ни в какие разговоры не встревает.
Как ни странно, решение нашли не старшины, а пришедшие из-за дальних лесов волхвы. В том параллельном мире волхвы то же самое, что у нас монахи отшельники, жители пещерные. Отсутствие собственных корыстных интересов позволяет им накопить знания, постигнуть мудрость бытия.
До сих пор не могу догадаться, какие наркотики они нашли в своих лесах, какие тайные яды приготовили. Неделю варили зелье и заправляли им продовольственные запасы. А на десятый день пробился к оголодавшим нурманам обоз всякой снеди от дальнего племени. Оно, якобы, враждовало с Воином и желает вступить с нурманами в союз на вечные времена. То ли боги отвели глаза нурманам, то ли бывшие среди обозников волхвы были гипнотизерами, право, не знаю. Но с радости напились наши вороги браги из привезенных бочек, наелись соленых грибов и маринованного с травами мяса и: заснули мертвецким сном.
А проснулись они голыми, связанными по рукам и ногам. Страшную, позорную казнь приняли завоеватели. Многие из нурманов, рассчитывая поселиться в наших землях навечно, приплыли с женами. С вождем-кнезом в захват земель тоже пришли жена и сын-подросток, надежда и смена кровавого отца. Вот с них и начали. Прежде чем посадить на кол, парнишку кастрировали и скормили его гениталии собакам. Выл отец, грыз зубами ремни, которыми был привязан к дереву. Страшнее своей смерти было ему знать, что не сможет сынок явиться в загробном мире на Волгалу, не будет пировать с убитыми воинами. Вечно будет он скитаться по мрачным болотам вместе с рабами, что умерли в доме его отца.
