Так пацаны, предлагаю вам историю, которую я обнаружил среди хлама на чердаке у своего деда. Там такая подшивка была из пожелтевшей бумаги и напечатано на машинке явно через копирку. "В бане" А. Толстого, "Элеонора" , "Лука Мудищев" и вот эта вещь. Ну это вещь я вам скажу. Не поленился вручную набрать. Файн ридер не брал - плохо видно.
Или приключения юной нимфоманки
Сменяя краткий бег счастливых лет,
Приходят разом беды и сомненья
Хоть трижды знатен будь, пощады нет.
Но лишь в любви для нас успокоенье...
От автора
Мой друг де Морен, который содержал гостиный двор при выезде на Амьенскую дорогу, вызвал меня нарочным, поэтому подумав, что дело важное я, не откладывая собрался и уже через час был в его особняке на улице Руа.
- "Я бы не стал вас тревожить друг мой, сказал он, с неким значительным тоном, но я подумал что только вы можете помочь нам разобраться в бумагах покойного. Отец Бове, так звали покойного, остановился у нас на прошлой неделе, он ехал откуда то из южных провинций, но почувствовав лёгкое недомогание, задержался, а вчера утром его нашли мёртвым."
- "Чем же я то могу вам помочь Серж? -Надеюсь полицию вы оповестили?"
- "Да, да конечно это сделал мой управляющий, а наш прево был здесь раньше меня он всё осмотрел сразу, мне кажется он склонен думать, что это самоубийство. Дверь была заперта изнутри. Да бог с ним, - разберутся... Там остались бумаги покойного, но часть из них на латыни, поэтому прево попросил меня позвать по близости, кого - ни будь, кто бы мог с этим помочь"
Мы вошли в комнату, где за столом сидел тщедушный человек в форме жандарма и писал что - то держа перо в левой руке. Здороваясь, он вежливо приподнял свой зад.
- "Я очень рад, что вы так быстро добрались, господин... э э... Годьё, а то мы здесь с самого раннего утра, - намекнул он, и никак нам не разобраться..."
- "Я прикажу, сейчас же, подать чего-нибудь" , - отозвался на это Морен.
Я же сказал, что мне не надо ни чего кроме чашечки кофе, ибо я только из-за стола. Вскоре, отдав нужные распоряжения, Морен оставил нас.
К тому времени, когда принесли мой кофе, я успел рассмотреть бегло все бумаги аббата.
Из того, что касалось меня, то есть написанного по латыни, оказались интересными письма, переписка его была аккуратно сложена по корреспондентам так, что переносной секретер покойника был полон.
Я пересказывал бегло их содержание и имена адресатов, прево кивал и записывал к себе на листочек, только адресатов.
За тем, на самом дне последнего ящика, я обнаружил то, что и подвигло меня взяться за данное повествование.
Это был дневник аббата Бове. Листки его были изрядно потёрты, но все записи различались хорошо. Написан он был на латыни и только изредка автор переходил на французский язык, когда герои употребляли выражения, явно не переводимые на латынь. Я быстро сообразил, что в мои руки попал очень интересный материал, и поэтому мне пришлось прибегнуть к небольшой хитрости. Для того что бы забрать этот дневник с собой, я сказал, что текст - старый и более сложный, а поэтому следует его изучить подробнее и со словарями.
А г-н прево лишь спросил, не могу ли я сказать, когда была сделана последняя запись в дневнике.
Я раскрыл тетрадь с обратной стороны и показал ему дату, - запись была более чем пяти летней давности.
И так, всё имущество бедного отца Бове повезли в префектуру, а я прихватил с собой его бесценный дневник.
Почему же бесценный? - Запаситесь терпением, дорогой читатель и я постараюсь Вас в этом убедить, по тому, что то, о чём я узнал из записей старого аббата, потрясло меня на столько, - думаю никто не в силах остаться равнодушным к этому повествованию, не смотря даже, на мой скудный слог.
***
Глава 1
"NISI DOMINUS CUSTODIERIT DOMUM, IN VANUM VIGITANT QUI QUSTODIUNT EUM"
(Если господь не охранит дом, тщетно бодрствуют охраняющие. Лат.)
Дорогой читатель, вы, надеюсь, понимаете, что мне пришлось изменить имена героев и место происшествия этих событий, лишь по тому, что история эта - быль. И назови я местность, где всё это произошло - многие смогли бы догадаться, о ком повествует эта диковинная история. Итак:
Отец Бове оказался в этих местах не по своей воле, а был переведён сюда по решению епископата, простым деревенским священником. Дело в том, что он позволил себе несколько раз, с амвона св. церкви произнести слова сочувствия к убиенным роялистам и об этом быстро донесли куда надо, т. к. во времена смутные (так он называл расцвет империи) в Париже простой люд стал весьма охоч к доносительству.
Священником деревенской церкви он уже служил пятый год, когда произошёл первый разгром великой империи. В первые - же дни реставрации Отец Бове написал прошение о переводе на свою родину, но прошло много времени, даже закончились тревожные "сто дней" , а он всё ещё служил в этой бедной провинции, где прихожанами в основном являлись бедные селяне и несколько дворянских фамилий.
Лишь с одной из этих семей южан он по настоящему сдружился, это была семья графа де Сегуньяка, о которой здесь необходимо сказать несколько слов, потому, что дальней шее повествование происходит именно в его поместье.
Граф Робер де Сегуньяк потому, видимо сдружился с Падре Бове, что был убеждённым роялистом, не смотря на то, что воевал в армии Бонапарта и даже отличился в его Египетском походе, откуда вернулся с покалеченной рукой, но с наградами и даже с деньгами. Вскоре он прикупил себе около ста акров виноградника, и теперь вся дорога до городка простиралась через его земли. Затем он купил в городе небольшой особняк, чем спровоцировал многочисленные слухи, вплоть до того, будто он с Эженом (Это старый солдат инвалид, которого Сигуньяк привёл с собой из Египта) убили и ограбили самого Исмаила пашу. В действительности же генерал Гравер лично одарил Сигуньяка за его доблесть при взятии Александрии где их отряд добыл великий трофей.
Эжена, Сигуньяк поставил главным над всеми дворовыми. Это был неутомимый вояка. Он без устали сновал по всему поместью почти вприпрыжку на своём протезе, совал свой нос во все дыры, но порядка особого не добился, видимо по тому, что никогда, ни на кого не жаловался хозяину. Впрочем, простой люд относился к нему за это очень по доброму, а кое кто из женщин иногда, даже приголубливали одинокого солдата.
Элеонор де Сигуньяк была второй женой графа, отличалась строгим нравом и была ревностной католичкой, не смотря на то, что выросла почти в самой юдоли Кальвинизма. Граф женился на ней после смерти Жанны, своей первой жены, которая умерла во время родов, оставив ему прелестное дитя - красавицу Жаннет. В белокурой Жаннет, явно угадывалась кровь её прадеда - Пиккардийского офицера, осевшего в этих местах ещё со времён войны с комизарами. Граф очень любил и баловал дочку, а посему мачеха старалась не причинять ей никаких неприятностей. Единственное, к чему она приучила падчерицу, так это обязательно быть на воскресной мессе, а так же с появлением отца Бове, принуждала Жаннет заниматься латынью, для чего священник гостил у них каждую пятницу и после полуденной трапезы проводил час, другой с прелестной, но при этом, довольно способной девочкой, занимаясь латынью и естественными науками, в коих он был весьма осведомлён.
Младшей дочери графа - маленькой Сюзи было три годика. Это был беспокойный, но в то же время прелестный ребёнок с чёрными кудряшками и голубыми глазами матери. Впрочем, Элеонор, почему то недолюбливала малышку и поэтому после отказа от кормилицы, маленькая Сюзи всё время находилась со своей няней, или с сестричкой Жаннет, которая очень её любила.
К тому времени, когда случилось то, что случилось, Жаннет шёл семнадцатый год. Отец Бове, конечно же, более всех замечал, что юная Жаннет за последние два, три года сильно похорошела, стала похожа на настоящую даму. Одевали её настолько изысканно, насколько это вообще возможно в глухой провинции. Всегда опрятная, с ясным взглядом, а иногда даже с бесовской искоркой в глазах, она притягивала внимание местных повес, но, впрочем, ни одного из них не одарила, ни малейшим вниманием. Непонятным образом, она умела своим видом внушить им полную безнадёжность их притязаний. А между тем, кое-кто из местных богачей осторожно пробовали вести переговоры с графом о сватовстве, на что де Сигуньяк реагировал всегда однозначно; был уверен, что его дочь ещё слишком юна.
Шли годы. Жаннет, между тем, оформилась внешностью пиккардийской красавицы, но под солнцем Лангедока, как истинная южанка, раскрылась великолепным бутончиком и к своим 16 годам расцвела так, что даже служитель господа - отец Бове не мог не заметить её привлекательности. Теперь падре замечал, как она, иногда была рассеянна во время занятий, иногда возбуждена, неспокойна, а порой бросала странные взгляды на своего учителя, от которых пятидесятилетнему мужчине становилось не по себе. Отец Бове всё сильнее привязывался к семье де Сегуньяков и, теперь он всю неделю ждал пятницы. Но не желал признаваться себе, что его тянула в дом Сигуньяка не сытная трапеза, а сообщество с юной умницей Жаннет.
И вот случилось то, что случилось. В тот день, как водится, после трапезы граф выехал на свои виноградники, Бове мирно беседовал с графиней на террасе, послеполуденная жара и тяжесть в желудке сморила графиню поэтому когда Жаннет уложив спать сестричку спустилась к ним, Элеонор откланялась и поднялась к себе, а священник со своей ученицей уединились, как обычно, в библиотеке. Ничто не предвещало беды. Лень сковывала всё тело. В прохладной библиотеке, окна которой выходили на северную сторону, почувствовав некоторое облегчение падре сел на тахту, ибо этот угол библиотеки был более прохладен, и сказал только; "Ну с, приступим"
- "Да, да св. отец" - сказала Жаннет и перешла то же на эту сторону комнаты. На ней в этот раз было лёгкое платье, даже без нижней юбки и без волосяных подборов сзади, но при этом плечи были оголены а в низком вырезе, который как правило бывал прикрыт покрывальцем, которого теперь не было по причине изнурительной жары, или же по причине умысла. Это та самая ложбиночка между грудями девушки, матовый мрамор которых белеющий в сумраке библиотеки сотворил с падре такое, что он не в силах был отвести взгляд от вожделённого предмета. Её прелестные, юные груди выпирали из лифа, видимо потому, что это "англез" , купленное ей полгода назад, уже стало мало. Тонкая ткань этого платья не могла скрыть два прелестных бугорочка дразнивших воображение падре. И в следующий миг, когда она стала махать веером, когда до его расширенных ноздрей донесся запах юного тела, когда в её глазах он вновь увидел эту бесовскую искорку, что-то сломалось в нём. Что-то, что помогало ему стоять на своих моральных принципах всю жизнь. Сломалось и рассеялось в прах то, в чём у него не было даже и тени сомнения.
