Работы известных мастеров самых разных школ, включая Луккано — пизанскую и Умбийскую, были собраны здесь и представлены так доступно и зримо, что Катя даже растерялась.
А в самом углу на стене, на значительном возвышении, мягко подсвеченная специальными фонарями, словно бы светилась изнутри та самая, заветная картина Моне «Маки», и к ней зачем — то даже вела какая — то особая изящная стремянка:
- Это она?! - Прошептала одними губами зачарованная гостья. Она не верила своему счастью и то и дело недоверчиво поглядывала на владельца.
- Смелее, Катерина! - Указал рукой на стремянку Глеб Олегович, а когда гостья несмело ступила на нее, стал поддерживать красавицу руками за бедра, забираясь ей под юбку глубже, чем следовало бы.
- Как же так? - Чуть не свалилась девчонка с верхотуры, внимательно всмотревшись в полотно под бронированным стеклом, - как же оно могла тут оказаться?
Хозяин поймал сомлевшую визитершу, поставил на паркет:
- А очень просто, - пожал он плечами. - Моне написал, я купил. Вот и все дела.
Тут же в галерее возник слуга с подносом, на нем дымились ледяным дымком два голубых фужера с Шампанским:
- А не выпить ли нам, а, Екатерина?! - Удовлетворенно потер руки ее змей искуситель и лукаво подмигнул.
- А за что? - Тихо спросила Катя.
- За Моне, конечно. Или ты считаешь, что старик не достоин нашего тоста?
Волнение того дня, дорога и коварное вино с пузырьками сделали свое дело, едва отпив, Катя увидела, как вся эта галерея с ее шедеврами, цветной витраж в куполе пололка, двери, стены, светильники, весь этот мир, качнувшись, пошел колесом, и ее ноги подкосились. Глеб снова подхватил ее на руки, и откуда — то сверху ужалил ее своим первым откровенным поцелуем прямо в губы.
Катя как могла отбивалась, она хотела сказать, что она не такая, что она не за тем приехала сюда, что у нее есть жених, что ей хочется посмотреть и другие картины, и вообще ей надо домой, но, чем отчаяннее она сопротивлялась, извиваясь в руках своего мучителя, тем решительнее и настойчивее он был, она вязла в нем, как муха в паутине, а он запускал руки все глубже в самые потаенные места, применяя где опыт, где силу. Но меж тем он не насиловал ее, и она это чувствовала, он то ли кусал, то ли целовал ее в самые ее отзывчивые эрогенные зоны, в самые сладкие узлы и сплетения, он буквально обезоруживал ее точными ударами и касаниями языка, как змея ядом, он раскрывал ее как коробку с презентом, и она раскрывалась, как Божья коровка, прогретая Солнцем, чтобы взлететь.
Он что — то говорил ей, что то втолковывал, она никак не могла сосредоточиться и понять что, это было что — то страшно пошлое, но в тоже время жутко приятное, нечто, что адресовывалось к самому ее женскому естеству, в самые ее глубины, и это естество напрямую откликалось и отвечало растлителю. Плавясь в жарких объятиях этого упыря, млея от его ненавистных поцелуев, то и дело теряя детали своей одежды, уже полураздетая с голой грудью и белыми ляжками, Катя впервые в жизни почувствовала себя самкой, похотливой самкой, не девушкой, не женщиной, а именно самкой и ни чем больше, которую отъебут здесь и сейчас, оплодотворят и отпустят.
И она уже ничего не сможет поделать. «А как же, Олег?» - пронеслось в ее хмельной, кудлатой голове, распатлаченной борьбой, но она уже не могла сопротивляться, этот мерзавец опоил ее и возбудил. Она чувствовала острую боль в сосках, завязавшихся в тугие узелки, и с ужасом понимала, что возбуждена, что ее голые ноги, плечи, ягодицы, лобок и сама вагина, это уже не причина для стыда, это ее гордость, и ей бесконечно хочется сверкать своими прелестями и упиваться своей наготой.
Подобного микса мыслей и чувств она не испытывала ни разу в жизни. Ах, девушки милые, никогда, никогда, никогда не пейте вы холодного, игристого в особняках у одиноких богачей!
А этот мерзавец сграбастал голоногую гостью в свои ручища, совместно со всеми ее одеждами, и она сама на поняла, как оказалась в шикарной спальне с золотыми светильниками на стенах.
Хозяин лег спиной высоко на подушки, теперь он был в ярком, песочном халате, Катя даже не поняла, когда владелец дома сменил наряд:
- Раздевайся, - сказал он подруге, и та сбросила с себя остатки белья. Мужчина тоже раскинул полы своих одежд. Его член, взбодренный неравной схваткой, стоял.
Гостья оценивающе окинула его взглядом, и ее естество откликнулось новым, более глубоким приливом возбуждения.
Ноги богача, согнутые в коленях, были высоко подтянуты и раскинуты максимально в стороны на крутых подушках, крупный, крепкий член, выгнутый от основания, торчал вертикально вверх, венчаясь тупой головкой, с натянутой под ней уздечкой. Тяжелые яйца, мясистой гроздью свисали в промежность, перекрывая анус и слегка шевелились в своем морщинистом, обсыпанном седой, жесткой волосней мешке.
Этот мерзавец, кажется, наслаждался от самой своей наготы и от вида бесстыдства этой развратной певички, он держал себя руками за колени, как бы показывая ей себя и то и дело блаженно опускал веки.
- Вы позволите? - Указала Катя пальчиком на свою сумочку, и нувориш вопросительно поднял бровь.
Гостья распотрошила противозачаточную таблетку, ввела в свою вагину.
Этот орк все так же внимательно и с какой — то иронией смотрел на нее.
А что тут такого? Ну да, она носила с собой на всякий случай, все порядочные девушки так делают, и вот этот случай настал. Вот только стоило ли так скромничать, Господи, да ломать всю эту комедию?
- Ну, иди сюда, - поманил ее пальцем любовник.
- Не — а, - игриво покачала наложница головой.
- Иди, а то я тебя накажу.
- Ой, боюсь, боюсь, - виляла попой прелестница, мягко петляя ножками.
Надо было иметь железные нервы, чтобы тут же не засадить ей своего скользкого и зудящего, но мужчина крепился, ему нравилась эта игра. Обвальное обрушение хрустальных скромниц неизменно волновало и радовало его. И чтобы - с грохотом, ярусами и струями, и осколками по паркету - в самые дальние уголки.
Нагая вокалистка скользила по мозаике, и вагина, расположенная высоко где — то под самыми поджарыми ягодицами, уже предвкушала игру по взрослому, она томилась.
И вот Олегова невеста встала коленями на постель, пошла по ней, подобралась к члену, преданно заглянула в глаза спонсору, привычными движениями заправила волосы за ушки и жадно погрузила головку в рот и обожгла своими горячими губами так, что растлитель вздрогнул.
У Кати было такое ощущение, что ее отстегали розгами, ее ягодицы зудели, и ее тянуло начать унимать этот зуд именно страстным минетом, перед переходом к чему — то более глубокому и исконному, и она с упоением сосала этот член бесстыже и аппетитно, распаляясь все больше.
Мужчина с одобрением глазел на нее, порой, как — то по обезьяньи состроив губы трубочкой, он собирал руками волосы любовницы у нее на макушке и плавно подмахивал ей, аппетитно причмокивая все теми же губами.
Нетерпение партнеров стремительно нарастало, и когда оно стало совершенно нестерпимым, эта гибкая сучка, взлетела на ноги, встала спиной к своему блудодею, и максимально разведя колени, буквально нанизалась на его пылающий член.
Обоих пронзила молния наслаждения, сучонка вскрикнула, а ее ебарь зашипел и ощерился как от боли. И началась эта пошлая игра со стонами и криками, и смачными шлепками ягодиц по лобку.
Бесстыдница никогда не думала, что быть самкой это так сладко, процесс поглотил ее целиком, и каждый удар, каждый толчок, густо рассыпался белыми углями блаженства где — то у нее внутри, застилая дымом беспамятства ее одуревшие мозги.
Опытный мужчина нарочно выбрал такую позицию, заставив любовницу саму добывать свой оргазм, и она старалась, уж как она старалась, из кожи вон лезла, уже видя где — то вверху свое седьмое небо в молочных облаках, с нежной синевой и горсткой ярких звезд где — то с самого краю.
Озверевшая вагина заглатывала его целиком, всасывая чуть ли не вместе с яйцами, партнер уже сам вовсю наддавал, предвкушая где — то под горлом выход спермы, и резко действуя навстречу друг другу, они вдруг поняли, что разрядка, так долго томившая и мучавшая их, близко, и неожиданно оба присмирели.
Но оргазм властно догнал и накрыл их, снеся своим цунами все их мысли и чувства, причалы, флоты, улицы и целые города, поднимаясь и клубясь всеми своими волнами, даже выше того неба, что видела Катя, разлетаясь брызгами далеко - далеко за пределами этих гостиных и спален, подчинив их лишь единственно верной и безусловной своей глубине, где они теперь тонули, плавали и колыхались, невесомые как медузы, в полном безмолвии, созерцая зеркальные пузырьки подводных течений и забавно отражаясь в них своими умильными рожицами.
Кате никогда не было так хорошо. Она лежала растрепанной головой на шершавой, вздымающейся как нос корабля груди у этого Глеба и тихонько смеялась от счастья:
- Чего ты смеешься? - Свел он зрачки в самый низ своих глаз на ее голову.
- Просто хорошо. Посмотри, красивые у меня пальцы? - Выгнула и подняла она руку.
- А я без очков не вижу ни черта.
- Жаль, все говорят, что у меня красивые руки.
Потом они молчали, а потом Катя вдруг приподнялась, опершись локтями о его грудь:
- Скажи, а тебе совсем не нравится, как я пою?
- Не знаю, не слышал.
- Как, а конкурс?!
- Я его смотрел без звука.
- Я обижусь.
- Господи, вот далось тебе это пение. Ну что ты всю жизнь хочешь скакать по сцене, скитаться по гостиницам и ругаться с гримерами?
Нет, такая жизнь не для тебя.
- Но это моя жизнь.
- Я тебе дам другую, богатую и спокойную.
- Я думала, что я сама буду решать.
