После этого ей стало немного легче. Но тупая заноза тоски крепко впилась ей в сердце и не давала вздохнуть полной грудью. Как наркоманка, не получившая вовремя новой дозы, она пребывала в синдроме отмены, и это было для неё почти физически невыносимо больно.
Этому не было никакого рационального объяснения. Она горько смеялась над своей такой низменной бабской слабостью, поздней и неуместной плотской любовью, но смех тут же сменялся новыми слезами. Тело её терзалось, томилось и ломалось от невозможности снова быть со своим "мальчиком", почувствовать на себе и внутри любимого раба и господина.
Но с каждым днём боль притуплялась, Гале становилось легче и спокойнее. Она успокаивала себя тем, что всё сделала правильно, как настоящая любящая женщина. Хотя бы в самом конце.
***
Я не мог никому толком объяснить, где был и что со мной делали. Рассказал про цыгана и морковку. Не мог же рассказать, что работал в борделе для женщин?! Как бы на меня потом смотрели родные и соседи?
В полиции выслушали бестолковые объяснения, взяли объяснительную в связи с розыском, который на меня объявили и пообещали «разобраться». А как они разберутся, если ни местности, ни имён я не рассказал? Вспомнил бы кого-то на лицо, но где ж те лица?!
В пачке оказалось 150 тысяч рублей, и я отдал их все матери на сохранение. Взял только себе немного, приодеться по сезону. В колледже выслушали и обещали восстановить. Оставалось только переговорить со Светкой. Но именно в тот момент силы меня оставили. Привычный утренний отходняк от таблеток накрыл меня с новой сокрушительной силой. Я лежал пластом, холодный, мокрый, в липком поту, мне было жарко и холодно одновременно, меня то рвало, то проносило. Я не мог ни есть, ни пить. По коже расползались мурашки, в груди бился жар, который выжигал внутренности. Я метался в ознобе неделю, не засыпая, но и не бодрствуя по-настоящему.
Вызванный доктор осмотрел и ощупал меня, заглянул в глаза, сгибы на руках и покачал головой: «Очень похоже на абстинентный синдром, хочу сказать. Особого лечения амбулаторно не требуется. Если хочет вылечится, надо просто перетерпеть. А не захочет, так никто его не остановит!».
— Молодой человек, - склонился он ко мне, - вы хотите стать снова нормальным?
— Оч-ч-чень хочу, - стуча зубами процедил я.
— Ну тогда терпите и всё образуется. Вот вам успокоительное на ночь, в остальном только теплое питье и легкая пища, когда сможет есть. Выздоравливайте!
Он ушел, а я мучился дальше. С каждым днем мне становилось всё лучше и болезнь "отпускала". И вскоре я уже набрался достаточно сил, чтобы выйти из дома. Ноги несли меня к Светкиному подъезду. Вот, знакомый двор, квартира. Дверь открыла такая родная, такая знакомая, и такая далёкая теперь девушка.
Она не бросилась сразу мне на шею. Пустила настороженно. Смотрела искоса. Ждала объяснений. Я сел напротив, сбивчиво объяснил ей цензурную версию своей пропажи. Рассказал про болезнь. Она всё сидела и смотрела на меня пристально, будто чувствуя, что я вру ей. Помолчав, хрипло сказала:
— Не узнаю тебя совсем, Ваня. Прощался - такой мальчик. А сейчас хоть и худой, хоть и измученный, но мужчина, незнакомый мужик. Ты не жди от меня сейчас какой-то близости. Я тебя и не знаю теперь. Посторонний человек какой-то. Прости.
— Маленьким несмышленышем я тебе больше нравился? – Кисло улыбнулся я.
— А ведь да! Больше! – Там я тебя понимала. А сейчас ты не мой. Чужой, отстранённый. Где был, с кем...
— Ну, Света..., - начал я.
— Я всё сказала! - Отрезала она.
Я помялся еще немного. Светка уставилась в пол, не поднимая взгляда, я - на неё, всё ожидая, что она оттает, поднимет голову. Но ничего не менялось и высиживать мне было нечего. Я почувствовал, что пришла пора уходить.
Света вышла провожать меня в коридор.
— Ну, пока что ли?
Я протянул к ней руки, чтобы хоть обнять на прощание, и, вдруг не выдержав она скользнула вся в мои объятия. Тонкая, дрожащая, такая знакомая и родная!
Я схватил её жадно, облапал, поднял на руки, подхватил легкое тельце под платьем за голые ноги и утопил её лицо в своих поцелуях. Тело её трепетало и льнуло ко мне, и я потащил её на кровать. Еще мгновения мы сдирали с меня всю одежду, потом дело дошло до Светкиных легких трусиков под легким домашним халатиком, они были сорваны, и я в одно движение нашел и погрузился в такое любимое и знакомое естество, исходившее сочной влагой.
Теперь я уже не был тем безусым неловким "ёбарем", что она знала. Вся её чувственность была передо мной как открытая книга. Я ласкал её грудь, шею, бедра и ноги, целовал как нужно и где нужно, двигался то замирая, то набирая темп. Я играл с её ощущениями как на музыкальном инструменте, и Светка плыла на волнах удовольствия под моим чутким руководством. Я не торопился как мальчик, я был настойчив и постоянен, как мужчина, я отдавал, не только брал. И Светка сначала осторожно, а потом все громче стала стонать подо мной так, как я никогда от неё не слышал. Она изменилась в лице, преобразилась, вся извивалась и дрожала. Потом вдруг будто чего-то испугавшись запричитала: Мама-мамочка, ой-ой-ой, ах-х-х-х! И сладко спустила, так - впервые на моей памяти.
Я смотрел на эту растрёпанную полураздетую девушку, на её восхитительный оргазм и полные глаза счастья, и понимал, что для настоящего мужского удовлетворения достаточно всего одной, но самой прекрасной в мире любимой женщины.
***
