(Из воспоминаний 1911 года)
Она стояла на берегу моря и отрешенно смотрела вдаль.
Белые пароходики по очереди отплывали от причала, разнося над волнами шоколадные обертки и обрывки песен, вырывающиеся из неплотно закрытых дверей палубных ресторанов.
В капризном пенистом прибое уже проскальзывали недовольные осенние нотки, но бабье лето еще пыталось согреть своим призрачным теплом поредевший поток отдыхающих. Впрочем этот поток сейчас почти иссяк. Обычно многоголосая летом Ялта к осени притихала, и Вера часами прогуливалась в одиночестве по безлюдной набережной.
Уезжать ей отсюда не хотелось, хотя все ее знакомые уже давно вернулись домой к своим будничным делам и заботам.
Вера не любила осень – в эту пору она всегда грустила, особенно в Петербурге. Уж лучше пережить этот печальный переход к зиме здесь – в Ялте, которая вся была пропитана воспоминаниями о жарких днях и теплых сумерках, чем медленно сходить с ума в маленькой трехкомнатной квартирке на Васильевском острове, глядя, как противный свинцовый дождь сутками расстреливает съежившуюся под ним землю.
Ей казалось, что если она когда-нибудь умрет, то это случится обязательно осенью во время такого серого дождя, который для нее был навсегда связан с болью и слезами. Именно в такой дождь пять лет назад, возвращаясь из театра, она попалась на глаза трем подвыпившим английским матросам. Они не были с ней грубы, но держали ее за руки крепко и зажимали ей рот, пока первый из них опытными движениями разрушал тонкую границу, отделявшую ее от женщины.
От этой встречи ей остались долго непрекращающееся кровотечение, жесточайшая простуда и стойкое отвращение к близости с мужчинами. Ей теперь была неприятна даже мысль о браке и обязательствах, которые он налагал на супругов.
Превозмогая недомогание, Вера целыми днями лежала на оттоманке, и, глядя, как холодные струи дождя стекают по оконному стеклу, размышляла об отношениях между мужчинами и женщинами. Романтический флер навсегда слетел для нее с этих отношений. Ей казалось, что она поняла суть мужчин, которые за красивыми словами и ухаживаниями умело скрывали свое истинное лицо, оказываясь на поверку просто похотливыми самцами, силой берущими самку, когда им того захочется. И несчастные женщины в этой ситуации являлись для них лишь покорным инструментом удовлетворения их страсти.
«Хотя, – тут же поправляла себя она, – женщины тоже бывают разными…»
Как, например, те, что приходили в дом ее тетки под видом подруг, без умолку болтая о своих любовных интрижках за спиной мужей. Такие дамочки вызывали у Веры не меньшую неприязнь.
Через какое-то время, дойдя в логике своих рассуждений до вывода, что все люди – порочны, и их отношения – грязь, Вера не захотела больше никого видеть – ни мужчин, ни женщин. И, в конце концов, вообще отказалась принимать гостей, включая и Владимира Дмитриевича, давно не скрывавшего к ней своих чувств.
Уже год все с нетерпением ожидали, когда Владимир Дмитриевич сделает Вере предложение, но он наносил бесконечные визиты и все никак не мог решиться на окончательное объяснение.
Вера, пребывая в полном расстройстве чувств, была сейчас даже рада этому.
Анастасия Павловна, сестра Вериного отца, у которой Вера жила после смерти родителей, сразу почувствовала произошедшую с ней перемену, и донимала племянницу, пытаясь узнать о причине ее изменившегося поведения.
Не выдержав натиска расспросов, Вера рассказала ей об изнасиловании, и прочла в глазах отшатнувшейся от нее тетки нескрываемую брезгливость.
– Доигралась, театралка… – презрительно вымолвила Анастасия Павловна, окидывая Веру таким осуждающим взглядом, словно перед ней стояла падшая женщина. – Кто же тебя теперь замуж возьмет? Одна дорога – в содержанки…
Вера ужаснулась подобной участи, и подумав: «Тогда уж лучше в монастырь!», разрыдалась, и, убежав к себе в спальню, упала ничком на постель.
А на следующий день явившийся без приглашения с визитом к Вере Владимир Дмитриевич неожиданно сделал ей предложение и был весьма обескуражен, получив от нее отказ.
Анастасия Павловна, обрадовавшаяся было, что обесчещенная племянница будет теперь пристроена, взъярилась на Веру, услышав, как та отказывает Владимиру Дмитриевичу, и закатила ей дикий скандал после его ухода.
– Убирайся из моего дома, здесь не место таким глупым и испорченным девицам! – бросила она в сердцах в заключение, после чего вышла, гордо неся голову и громко хлопнув дверью.
В итоге, Вера была вынуждена покинуть дом тетки, и, подыскав себе съемную квартиру, переехать туда, оплакивая потерю своей девственности и надежд на будущее.
Средства, оставшиеся ей от родителей и продажи их дома, позволяли Вере жить самостоятельно, но она, не привыкшая жить одна, первое время чувствовала себя совершенно одинокой и брошенной всем светом.
Владимир Дмитриевич, не пожелавший смириться с отказом Веры, который она даже не захотела ему объяснить, не застав ее дома в свой очередной визит, очень удивился и потребовал разъяснений от Вериной тетки.
Анастасия Павловна, пребывая в большой сердитости на племянницу, мстительно рассказала ему все без утайки, и была разочарована, увидев на лице Владимира Дмитриевича вместо досады или потрясения неожиданно довольную улыбку.
Спросив адрес Веры, Владимир Дмитриевич, еще раз и уже как-то загадочно улыбнувшись, раскланялся и ушел.
Представ через несколько дней перед удивленной Верой на пороге ее новой квартиры с букетом роз и бутылкой шампанского, Владимир Дмитриевич сразу же объявил ей:
– Вера Николаевна, мне нужно с вами серьезно поговорить!
Вера, помешкав секунду в нерешительности, молча отступила в сторону, приглашая его войти.
– Дорогая Вера Николаевна, – торжественно начал Владимир Дмитриевич, сняв пальто и шляпу и проходя в маленькую гостиную, – я все узнал от вашей тетушки, и очень вам сочувствую. Я теперь знаю, почему вы не приняли мое предложение, и оценил вашу скромность, но уверяю вас: произошедшее с вами не имеет для меня никакого значения.
– Для вас: возможно… – грустно усмехнулась Вера. – Но для меня это, к сожалению, имеет даже очень большое значение. Не уговаривайте, я не выйду за вас замуж, Владимир Дмитриевич, и если это немного успокоит ваше самолюбие, добавлю: и ни за кого другого…
– Вера Николаевна, я теперь и не настаиваю, – произнес Владимир Дмитриевич, прикладывая руку к сердцу, – но должен заметить, что вы слишком молоды, чтобы жить одной, без мужской поддержки. Я бы хотел стать вашим другом, близким другом…
– Насколько близким? – неприязненно посмотрев на него, прямо спросила Вера, сообразившая, к чему тот клонит.
– Насколько можно ближе, – ответил Владимир Дмитриевич, дерзко глядя на Веру, и улыбнулся: – Теперь ведь не осталось никаких препятствий для нашего сближения…
– Вы так думаете?! – была шокирована его откровенностью Вера.
– Конечно, дорогая, – покровительственным тоном произнес тот, подходя к ней и беря ее за руку. – Препятствием для сближения между мужчиной и девушкой является ее невинность, но вы-то теперь женщина… И, если честно, я очень рад этому замечательному обстоятельству!
– Вы рады, что меня изнасиловали?! – потрясенно воскликнула Вера, отнимая у него руку и отодвигаясь.
– Ну, зачем же так грубо! – поморщился Владимир Дмитриевич. – Я рад, что за меня сделали черновую работу. Теперь обычно болезненное расставание с девственностью не помешает мне утолить вашу чувственность. А вы, поверьте мне, очень чувственная женщина, только сами еще об этом не подозреваете.
Он вновь приблизился к Вере и вдруг порывисто обнял ее, прижавшись к ней всем телом.
– Я хочу, чтобы ты стала моей! – страстно сказал он и впился в Верины губы жестким болезненным поцелуем.
Вера запротестовала, подаваясь назад, но Владимир Дмитриевич продвигался вслед за ней, продолжая целовать ее, пока они не уперлись в стол.
Вера, которой уже было некуда отступать, еще раз попыталась оттолкнуть от себя Владимира Дмитриевича, но он, подхватив ее под ягодицы, быстрым движением усадил на стол.
Она дернула ногами, норовя ударить его, но он успел упредить удар, и, сжав крепкими пальцами ее колени, развел их в стороны, вторгаясь своими бедрами между ними.
Вера от резкого движения Владимира Дмитриевича повалилась на спину, ударившись затылком о твердую столешницу.
– Не заставляй меня делать тебе больно, – попросил Владимир Дмитриевич, придерживая ее рукой. – Я этого совсем не хочу…
Почувствовав, что она перестала сопротивляться, он окинул ее долгим оценивающим взглядом, и, задержавшись на ее груди, сказал:
– Вера, подумай сама, каково жить одинокой женщине в нашем жестоком мире… Я буду тебе опорой, и никому не позволю тебя обидеть, только согласись быть моей… Я так тебя хочу!..
И он продемонстрировал ей силу своего желания, прижавшись к ней своим готовым к решительным действиям телом.
Вера молча закрыла глаза.
Восприняв ее молчание, как согласие, Владимир Дмитриевич, резко выдохнув, быстрыми движениями поднял пышные юбки Веры, оголяя ее стройные ноги.
– Ты увидишь, дорогая, увидишь, как тебе будет хорошо! – хрипло шептал он, одной рукой расстегивая брюки, а другой нашаривая у Веры между ног. – Тебе не будет больно, ты же уже не девушка.
Почувствовав, как внутрь нее вторгается чужеродное твердое тело, Вера открыла глаза и, подняв холодный взгляд на своего прерывисто дышащего любовника, сказала:
– Если вы не хотите быть испачканным, лучше отпустите меня – меня сейчас стошнит…
Владимир Дмитриевич на секунду замер, а потом, усмехнувшись и не отпуская ее, наклонился, завернул край вязаной скатерти на лицо Веры, и сказал:
– Обязательно отпущу, дорогая, но не раньше, чем закончу, я слишком долго этого ждал…
Вероятно, он решил сполна вознаградить себя за долготерпение, потому что заканчивать не спешил…
Вере было жарко под скатертью, спина ее начала онемевать от жесткой поверхности стола, но Владимир Дмитриевич все раскачивался и раскачивался над ее телом под жалобный скрип дерева.
