Наутро нас вывели из клетки и помыли по очереди - сначала его, потом меня. Затем мы оба заняли своё место на матрасе, прикованные к одному и тому же кольцу. Сидя так, чтобы не касаться друг друга, мы терпеливо ждали. Наконец, ближе к полудню, он расклеил нам рты и, к моему удивлению, освободил нам руки. Теперь нас держали только цепи ошейников. Я начал гадать, что он задумал, но мне не пришлось долго ждать.
- Начинаем играть в мужа и жену, - ухмыляясь, сказал он, разглядывая нас. - Ты, - он показал на меня, - будешь мужем, а ты - женой. Давайте, начинайте. Обнимитесь и поцелуйтесь для начала.
Помимо своей воли я потянулся к пареньку - я слишком привык повиноваться этому голосу, чтобы возражать. Но тот отшатнулся от меня и в ужасе посмотрел на мужика.
- По розгам соскучился?
Этого оказалось достаточно. Через минуту мы уже сидели, обнимая друг друга и не зная, что делать дальше.
- Давайте, давайте. Целуйтесь теперь. По-серьёзному, с язычком.
Выхода не было, и мы начали целоваться. Я впервые целовал парня, но это оказалось точно так же, как целоваться с девушкой - разве что щетина у него над губами немного кололась. Исследуя языками рты друг друга, мы продолжали обниматься. Мы не знали, когда нужно остановиться, поэтому всё целовались и целовались, и я чувствовал, как мужик, ухмыляясь, смотрит на нас.
- Ложись теперь на него, как муж на жену. И давай поласковей, чтоб она возбудилась.
Мы послушно переменили позу. Теперь паренёк лежал надо мной, и я, всем телом прижимаясь к нему, продолжал целовать и гладить его. Мало-помалу он действительно начал возбуждаться - я чувствовал, как его член начинает вставать. Да я и сам давно уже возбудился совершенно искренне. Я полтора года не знал никакого другого секса, кроме члена в собственном заду, и моё тело теперь командовало мной помимо моей воли. Ласкаясь с закрытыми глазами, мы судорожно вздыхали и тёрлись друг о друга напряжёнными членами. Только случайное звяканье наших браслетов друг о друга напоминало нам о том, где мы находимся. Но всё это сейчас было уже совершенно неважно.
- Давай, начинай его трахать.
Он встал передо мной на четвереньки, покорно опустив голову. Словно глядя на себя со стороны, я плюнул себе на ладонь и начал втирать слюну ему в анус. Затем осторожно начал вводить туда член. Я был словно в тумане, и, не обращая внимания ни на какие уколы совести, хотел сейчас только одного - трахнуть это тело, послушно стоящее сейчас передо мной, ощутить свой член в его тесной маленькой попке. И я начал его трахать - сначала осторожно, не желая причинять боли, а потом, забыв обо всём, с силой и страстью. Свободной рукой я ухватил его за член, но понял, что зря - он уже снова опал, и я брезгливо разжал руку.
Оргазм был таким, что я аж завыл от наслаждения, извергая в тело паренька всё новые и новые потоки спермы. Он не двигался, продолжая терпеливо стоять на четвереньках. Я рухнул на него, продолжая сжимать его в своих объятиях, уткнувшись носом в железо его ошейника, только сейчас начиная понемногу приходить в себя. И в этот момент я почувствовал, как сверху на меня опускается огромная жаркая тяжесть, уже размазывая слюну в моём собственном анусе.
Он трахнул меня там же, лёжа на мне сверху. Возбуждение давно уже покинуло меня, и я старался не думать о том, что только что произошло, равнодушно и привычно ощущая в себе движения члена. Но я знал, что на этом наши унижения не окончены. Две сексуальные игрушки вместо одной были слишком драгоценным приобретением для нашего хозяина, чтобы он позволил им находиться без дела.
***
С тех пор паренька насиловали мы оба. Мужика, видимо, возбуждала новизна свежей игрушки, и бывали дни, когда он не притрагивался ко мне вовсе, с сопением терзая его покрытый шрамами, худенький зад. Всё это происходило у меня на глазах, и всё чаще возбуждало меня, хотя я сам старался не отдавать себе в этом отчёта. Когда мужик уходил из комнаты надолго, я сам, несмотря на скованные руки, валил паренька на матрас и жадно, быстро получал свою порцию оргазмов. Он даже не думал сопротивляться. Неподвижа лёжа подо мной, как кукла, он только поскуливал иногда от боли, как щенок, глядя куда-то вдаль остановившимся взглядом.
Шло время. Постепенно я перестал думать о нём, как о человеке, воспринимая его лишь как бессловесный кусок мяса с дыркой для удовольствий. По всей видимости, как мужик воспринимал меня самого. И когда нам постепенно перестали затыкать кляпами рты, мы всё равно не разговаривали друг с другом - даже когда мужика не было рядом. Чувство вины и стыда давно переросло во мне в презрение и ненависть к своему безответному собрату по несчастью. Я брезгливо отпихивал его ногой, когда нам приносили кашу, и в клетке, где нас так и продолжали держать вместе, оттискивал его в самый угол, чтобы мне самому было просторнее. Это вынуждало его всю ночь проводить в одной и той же позе, и время от времени он даже не мог самостоятельно выбраться из клетки поутру, до того затекало его скрюченное и скованное тело. Я был уверен, что мужик всё это замечал, но не вмешивался - видимо, это забавляло, а может, даже и возбуждало его.
Дни перетекали в недели, недели - в месяцы. Кажется, прошла ещё одна зима. Или две? Я уже не помнил. Всё слилось в непрерывную череду холодных помывок по утрам, запах гречневой каши, жужжание машинки для стрижки волос, вкус спермы во рту, толчки ненасытного члена сзади, тесноту клетки по ночам. Единственной отрадой было бритоголовое животное в ошейнике, часами неподвижно лежащее рядом со мной на матрасе и с остекленевшим взором сосущее палец. Я давно уже пользовался им не таясь, пока мужик ходил по комнате или смотрел телевизор. Иногда он с усмешкой поглядывал на нас, но я уже выработал привычку не замечать этого. Я наваливался на своё животное сзади, хватаясь руками за ошейник и быстро, по-собачьи получал своё, с наслаждением насилуя неподвижное, обмякшее тело. Не знаю, сколько раз им так пользовались ежедневно. Десять раз? Двадцать? Сорок? Никому не было дела.
Я даже не помнил, когда мне перестали сковывать руки. Лишь смутно я ощутил какое-то дополнительное удобство. Через какое-то время после этого я научился пользоваться и ртом своего животного - оно сосало мой член точно так же, как сосало свой палец, не меняя выражения застывшего взгляда. А ещё через какое-то время точно так же вылизывало мне зад - после того, как я опорожнял кишечник в наш общий таз. Или после того, как моим задом - всё реже и реже - пользовался хозяин.
Я даже не сознавал присутствия своего хозяина, как не сознаёшь воздух вокруг себя. Он кормил и поил меня, стриг и мыл, выносил за мной нечистоты. В обмен на это мне нужно было лишь быть послушным и ни в чём не возражать ему, аккуратно выполняя все приказы и стараясь ублажить его своим телом. Я давно уже знал, как именно нужно сосать его член, чтобы он получил наибольшее удовольствие. Давно умел подмахивать ему в то время, когда он меня трахал. И даже испытывал смутное неудовольствие, когда он всё чаще предпочитал меня моему животному.
Но однажды животное отказалось вставать с матраса. Отвыкший от такого хозяин собрался было выпороть его, и уже протянул руку к цепи, но вовремя понял, в чём дело. Животное дышало часто и тяжело, щёки его горели, всё тело тряслось мелкой дрожью. В ту ночь я впервые за долгое время заснул в своей клетке один. На следующий день животное выглядело ещё хуже, и к нему никто не притрагивался - вместо этого всё внимание хозяин начал уделять мне, и я, после очередного секса, даже благодарно проскулил что-то, поцеловав его в головку члена. Всё снова шло как и прежде, когда мы были одни. И через несколько дней, когда я обнаружил, что животное уже окоченело на своём матрасе, я даже испытал нечто похожее на счастье. Лишь одно омрачало мою радость - что теперь неоткуда будет получать свои собственные оргазмы. Но руки мои были давно уже свободны, и я утешался этим.
Мы вынесли труп животного вместе. Хозяин отворил ворота забора, и мы, держа в руках окоченевшее тело, вместе пошли в глубину леса. Я впервые был за пределами забора, и мне это не понравилось. В лесу было холодно, ветки больно впивались в босые ноги, но выбора у меня не было - хозяин не справился бы один. Через какое-то время мы пришли к вырытой в земле глубокой яме, и я, сбросив туда труп, стал закидывать его землёй. Лишь засыпав яму до половины, я осознал, что рядом с кучей лежит лопата, но так и не понял, какой мне от этого толк. Наконец яма была засыпана, я согрелся, и мы пошли обратно. Хозяин придерживал меня за талию, и я, благодарно прильнув к нему, старался лишь пореже наступать на разбросанные повсюду сучки.
***
Я давно уже сбился со счёта, сколько раз снег во дворе сменялся зелёной травой. Это было неважно. Каша, матрас и клетка были на месте, и это было главное. Я уже не помнил, всегда ли волосы на груди хозяина были седыми, но и это не имело значения. Иногда, просыпаясь ночью, я долго вспоминал его лицо, его сильные руки, вкус его члена у себя во рту, и чувствовал, как меня переполняет тихое, ни с чем не сравнимое счастье.
У меня уже давно было новое животное, вошедшее когда-то в наш дом мальчонкой лет десяти. Тогда же впервые хозяин дал мне самого высечь его за какую-то провинность, и я увлёкся так, что ему самому пришлось успокоить меня ударом в лицо. Зато зад моего животного был настолько тугим и упругим, а рот - таким нежным, что о большем я не мог и мечтать. Лёжа в клетке, я любил засыпать с ним в объятиях, как с большой игрушкой. Да он и был моей игрушкой. Хозяин не притрагивался к нему, наслаждаясь теперь исключительно мной, и я был только рад этому - жалея лишь, что в моём теле всего два доступных ему отверстия.
И действительно - что ещё нам было нужно для полного счастья?
