Утром я отправился на работу, ощущая груз ответственности, словно на плечах был невидимый плащ. В доме стояла пугающая тишина, и привычный хаос сменился зловещим спокойствием, которое, казалось, насмехяя алось над звуками предыдущих дней. Наш младший ребёнок наконец-то начал спать по ночам, что стало небольшим достижением в нашем родительском плане, но потребовало от нас значительных усилий. Я знал, что моя супруга Лена хотела бы наслаждаться тишиной, удобно расположившись в постели с хорошей книгой и чашкой чая, вытянув ноги в редкий момент отдыха, но такие моменты случались крайне редко.
Дорога в офис была размыта в потоке машин раннего утра и мягком гуле радио, мои мысли уносились к теплу объятий любимой жены и аромату ее кожи. Прошло уже несколько недель с тех пор, как мы могли позволить себе роскошь побыть друг с другом, наши моменты близости были украдены и раздроблены требованиями наших детей. Впереди маячил офис, холодный бастион продуктивности, который казался таким далеким от тепла наших спутанных простыней.
Я устроился в кресле, и гора бумаг, лежавшая передо мной, почти не отвлекала меня от мыслей о моей жене. Мои мысли блуждали по мягкости ее груди, нежному изгибу бедер и тому, как она выгибала спину, когда была близка к оргазму. Жар разгорался у меня между ног, и мне пришлось заново окунулся в кипу документов, заставив свои мысли сосредоточиться на текущей задаче.
У нас с Еленой уже очень давно не было такого секса, к которому мы привыкли. Наши встречи стали быстрыми и незаметными, словно безмолвный танец, исполняемый в тени спящих детей и сжатых сроков. Необузданная страсть, которую мы когда-то знали, была укрощена родительскими обязанностями, превратившись в нежную, тихую потребность, которая удовлетворялась украдкой поцелуями и поспешными ласками. Я тосковал по тем дням, когда мы могли раствориться в телах друг друга, исследуя каждый сантиметр, не боясь, что нас прервут или что весь мир обрушится на нас.
В последнее время Лена все чаще погружалась в рутину повседневной жизни. Искра в ее глазах потускнела, а смех, который когда-то наполнял наш дом, сменился усталыми вздохами. И все же, даже среди этого хаоса, бывали моменты, когда я ловил на себе ее пристальный взгляд, голод в ее взгляде, который напоминал мне о том, какой она была до того, как ее забрали подгузники и детские бутылочки.
Вечером, вернувшись домой, я застал Елену на кухне, ее волосы были собраны в беспорядочный пучок, фартук был испачкан остатками ужина. Дети наконец-то уснули, и дом был залит мягким светом подвесных светильников над обеденным столом. Она подняла на меня усталый, но полный надежды взгляд, и на краткий миг я увидел женщину, в которую влюбился, ту, которая жаждала приключений и вкуса жизни на языке.
Правда заключалась в том, что она по-прежнему была прекрасна, несмотря на рождение детей и неумолимый бег времени. Возможно, со временем ее груди стали мягче, живот чуть менее подтянутым, но то, как она двигалась, было симфонией женской грации, от которой у меня тяжелело в груди. Растяжки, украшавшие ее бедра и живот, были не недостатками, а скорее гордым полотном нашей общей истории, картой любви, которую мы создали вместе. Ее красота развивалась, становилась богаче по мере углубления наших общих переживаний, и она взывала ко мне, словно песня сирены, перед которой я не мог устоять.
Глаза моей жены, когда-то ярко-голубые, как летнее небо, приобрели теплый, манящий оттенок, наполненный мудростью материнской любви. Ее улыбка, хотя и не такая частая, как раньше, имела нежный изгиб, от которого у меня до сих пор замирает сердце. Ее ноги, хотя и не так часто обнажались, как раньше, оставались объектом моего вожделения, идеальной длины, чтобы обхватить ее за талию, когда мы танцевали при луне, или провести по ним пальцами, когда мы лежали вместе в ночной тишине.
Ее груди набухли от заботы о наших детях, соски стали темно-розовыми из-за бесчисленных часов, проведенных за кормлением. Они стали более мягкими, их нежный наклон и тяжесть постоянно напоминали о жизни, которую она принесла в этот мир. Ее живот, хотя и перестал быть плоским, приобрел округлость, которая была более соблазнительной, мягкость, которая так и просилась, чтобы ее ласкали и целовали. Растяжки на ее животе были как карта сокровищ, отражающая путешествие, которое мы совершили вместе, каждая линия – история любви и самопожертвования, каждый изгиб – свидетельство ее силы.
Тем не менее, она решила привести свое тело в порядок, но не ради соблюдения общественных стандартов, а для того, чтобы возродить свой пламенный дух. Она участвовала в марафонах по снижению веса, ее кроссовки стучали по тротуару в лучах раннего утра, а на коже блестели капельки пота. С каждым шагом ее ноги становились все сильнее, мышцы под кожей напрягались, намекая на дремлющую в ней страсть, ожидающую подходящего момента, чтобы вырваться на волю. Долгие прогулки с коляской превратились в пробежки, и в конце концов она обнаружила, что жаждет выброса эндорфинов, который сопровождал ее новообретенный режим физических упражнений.
Перемены в образе жизни жены стали заметны. Ее одежда сидела по-другому, подчеркивая ее изгибы так, что мое сердце учащенно билось. Ее талия, когда-то немного располневшая от радости беременности, начала обретать четкость очертаний, а груди, хотя и все еще полные после кормления, теперь были высокими и упругими, а соски чувствительными и заостренными. Ее кожа сияла жизненной силой человека, возвращающего себе молодость, а глаза сверкали вновь обретенной жаждой жизни.
Я поддерживал ее всеми возможными способами. Я взял на себя заботу о том, как уложить ее спать, предоставив ей пространство, в котором она могла сосредоточиться на себе. Я присматривал за детьми, чтобы она могла пойти погулять с друзьями, и когда она возвращалась, раскрасневшаяся и довольная, от нее слегка пахло вином и смехом, я чувствовал, как между нами разгорается жар. Я заметил, как она смотрела на себя в зеркало, как на ее лице появлялось выражение удовлетворения, когда она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, восхищаясь переменами, которых добивалась с таким трудом.
Но в последнее время четыре стены квартиры стали давить на нее. Те же стены, которые были колыбелью нашей любви и нашей растущей семьи, теперь казались удушающими, как будто они отгораживали ее от внешнего мира. Она говорила о потребности в приключениях, в страсти, и я знал, что должен дать ей то, в чем она нуждается. Я должен был напомнить ей о том, какой женщиной она была до того, как бесконечный цикл смены подгузников и детских стишков поглотил ее.
Бесконечные домашние задания детей стали источником напряжения в нашем доме. Каждый вечер мы собирались за обеденным столом, обложившись учебниками и карандашами, и, сосредоточенно склонив головы, вели наших детей по лабиринту знаний. В воздухе стоял густой запах разочарования и время от времени доносился запах подгоревшего ужина. Терпение жены было на исходе, и я видел, как изнеможение отразилось на ее лице. Ее глаза, когда-то ярко-голубые, потускнели до серого оттенка, а тело, хотя и оставалось по-прежнему соблазнительным, носило следы жизни, посвященной воспитанию нашего потомства.
Когда мы собрались укладываться спать, она, наконец, сорвалась.
– Я так больше не могу, – прошептала она дрожащим голосом. – Мне нужен перерыв, я устала.
Ее слова повисли в воздухе, как отчаянная мольба. Я знал, что она была на грани эмоционального выгорания, тяжесть ее обязанностей как жены и матери угрожала сломить ее дух. Я заключил ее в крепкие объятия, ощущая тепло ее тела, прижатого к моему, изгибы, которые породили наших детей, теперь являются свидетельством ее силы, а не бременем.
– Мы что-нибудь придумаем, – пообещал я, поглаживая ее волосы. – Ты заслуживаешь немного времени, тебе нужно отдохнуть, перезагрузиться.
Долго думая над этим, мы пришли к выводу, что ей действительно нужно взять короткий отпуск, в воспитании детей и набраться свежих сил, отпустить свои мысли, закованные в четырёх стенах, давящих на неё непреодолимым грузом.
Мысль о том, что она поедет на море одна, была заманчивой. Я знал, что ей нужна передышка, и больше всего на свете хотел дать ей ее. Одной мысли о ней в бикини, о ее вновь обретенной уверенности, сияющей, как солнце, отражающейся от волн, было достаточно, чтобы заставить мой пульс участиться. Я представил, как она прогуливается по берегу, как ветер играет с ее волосами, как песок прилипает к ее загорелым ногам, как она чувствует, как соленая вода целует ее кожу. Образ был таким ярким, что я почти чувствовал песок между пальцами ног, тепло солнца на спине, когда наблюдал за ней издалека.
– Любимая, – сказал я тихим голосом, полным надежды. – Почему бы тебе не взять недельку во время моего отпуска и не съездить на море одной?
При этом предложении ее глаза загорелись, и я впервые за несколько месяцев увидел в них искру неподдельного возбуждения.
– Ты можешь жить в маленьком домике, читать свои книги, купаться в море, делать все, что захочешь.
Мысль о ней, свободной и ничем не обремененной, о том, как ее тело двигается с той же грацией и свободой, что и при нашей первой встрече, была невыносима. Я хотел подарить ей эту неделю одиночества, шанс вздохнуть свободно от постоянных требований нашей семьи. Я хотел, чтобы она помнила, какой женщиной она была, женщиной, в которую я влюбился, той, которая жаждала приключений и прикосновения морских волн.
Лена посмотрела на меня, на ее лице промелькнуло удивление.
– Одна? – спросила она, в ее голосе смешались надежда и сомнение. – А как же дети?
– Они будут со мной, – заверил я ее, нежно целуя в губы. – Я возьму небольшой отпуск, и мы справимся. Кроме того, они уже достаточно взрослые, чтобы справиться с этим вместе, пока тебя не будет рядом. Нам обоим это нужно, и я знаю, что ты вернешься более живой, чем когда-либо.
