Она верила в любовь с первого взгляда. Она много читала про нее и понимала, что умные люди не будут врать в таком важном вопросе, над которым уже столько веков тщетно бьются сердца. А умные (и талантливые) люди, как вы знаете, не только признают такое чувство, но и (самые умные и талантливые) признают единственно возможным. Поэтому она не удивилась, когда в один прекрасный день, выскочив после экзамена на горы, названные сначала в сомнительную честь мелкой пичуги, а потом - в сомнительную честь Большелобого, она увидела у перил глаза, заключенные в совершенную оболочку молодого, спортивного тела. Эти глаза прожгли ее, как кислота, оставив дымящийся восхищением след. Глазам, надо сказать, немало помог Город, раскинувшийся на фоне, с видом на бывшую помойку, превращенную в храм для таких же, как Он, спортивных и ясноглазых богов. Он посмотрел на нее приветливо, без тени смущения, как будто они назначили здесь встречу, и она опоздала не более чем на девятнадцать лет. А это вам не пятнадцать минут, после которых появляется сердитая складка на лбу и букет с цветами летит под откос. Это всего лишь девятнадцать лет терпеливого ожидания, добрую треть которых скрывает пелена счастливого детского беспамятства. Такое опоздание не успевает обзавестись сердитой складкой меж бровей. Да и букета у молодого человека не было. Она подошла к нему легкой, стремительной походкой, на ходу обдумывая первую фразу. Фраза не придумалась, поэтому она свернула в сторону и, облокотившись на перила, стала смотреть в сторону монастыря, рядом с которым покоится много умных и талантливых сердец. Он подошел к ней сам и... Потом, ночью, лежа в траве на той же горе, в угольном мерцании дотлевающего Города, они оба смеялись, потому что не могли вспомнить ни его первую фразу, ни ее ответ на нее. и того, что было потом в этот солнечный, пронзительный день. Она помнила только одно. Ее душный поезд из тоннеля, освещенного редкими лампочками полнолуний, вынесло на сверкающую, блистательную поверхность бытия, где за право накормить и напоить ее досыта сцепились все стихии - ледяной блеск воды, накрахмаленное сияние солнца, пронзительный ветер в грудь, по собачьи спокойное и преданное ожидание мягчайшей земли. А еще - оркестр запахов от полевых цветов, улыбки встречных и поперечных, далекий смех детей, собственное алчное сердцебиение, веселые, будто игрушечные, автомобили. И ему досталось сразу и много. Поезд, выскочивший из тоннеля, поршнем вытолкнул перед собой целый мир, взорвавшийся у него перед глазами долгим до мучительного озноба фейерверком. Как бы то ни было, они не помнили, как познакомились, и я, притаившийся рядом с одной из своих ведьм, их не расслышал. о зато я хорошо помню, как они, дети, ласкались в густой траве, встречая и провожая свою первую ночь. Сначала они принялись было целоваться на скамейке, но она, как норовистый мустанг, сбросила их в траву, оставив лежать в беспомощной нежности друг к другу. Мимо проходили люди. Трезвые (реже) или пьяные (чаще) они шаркали по асфальтовым дорожкам, выгуливали собак, говорили о завтрашней поездке на рынок, сдержанно ссорились, выясняли отношения. Она, не выпуская изо рта флейту, любезно предоставленную его высочеством, то и дело смешливо прыскала, рискуя причинить невольную боль своему ненаглядному. Он же, со счастливым пониманием происходящего, только пытался разглядеть звезды на бедном небе вечно горящего Города и, если ему это удавалось, восторженно вздыхал, вызывая у нее новый ответный взрыв нежности. Он, видите ли, умел вздыхать очень хорошо, сочетая нежнейший вздох со сдержанным рычанием. В перерывах между ее неутомимыми ласками он и сам раболепно прислуживал ей, выполняя все прихоти своей жадной и бесстыжей девочки. Они тешили друг друга, сочетая невинные ласки с безобразиями, которым только и можно дать волю в Первый, Самый Сладкий День. Они пили пиво, и на следующее утро старушка, собирающая бутылки, показала мне целых двенадцать сосудов греха, лежащих в траве, еще хранящей силуэты двух тел. При этом они не расставались, и, если кому-то их них приходило в голову облегчиться, второй был тут как тут, принимая всем своим телом, ртом, глазами все безобразие, проистекающее из сокровенных мест. Да, бедный читатель, дело происходило именно так, и не иначе. Порой они вскакивали друг на друга, грязные и мокрые, уставшие от поцелуев, и, извиваясь на одним им слышном сквозняке, проветривали свои души и тела. Они терлись друг об друга, как медведь, очнувшийся от спячки, терзает бессловесную сосну. Они мучили друг друга, вплетая сладкий матерок в дежурные признания, и порой хлесткая пощечина вызывала к жизни новый всплеск раскаяния и понимания. И Одиночество корчилось в двух шагах от них полураздавленным червем, хватая за ноги случайных прохожих. Утром, чумазые и пахнущие черт-знает-чем, они не смогли поймать машину, и ушли пешком. Они разошлись каждый своей дорогой, и солнечная медуза все норовила заплыть сбоку, чтобы ужалить их в бесстыжие глаза. Горы проводили их птичьим хором, за бывшей помойкой мудро улыбались купола церквей. Пыльный, шумный Город просыпался и прогонял наваждение, как умел. А умел он это хорошо. Придя домой, она пошла в ванную и привела себя в порядок. Как никак, сегодня у нее снова был экзамен. Я лично поднес ей букет роз, когда она сдала его на "отлично" и снова вышла на горы, названные в честь самого замечательного в мире воробья. Улыбнувшись мне, она пошла к перилам, неотрывно глядя в глаза красивому спортивному парню. Он отличался от вчерашнего только ростом (выше), плечами (уже) и цветом волос (светлее). Они постояли, говоря о чем-то вполголоса, потом, обнявшись, ушли есть мороженное. Она верила в любовь с первого взгляда. а другую у нее просто не хватало терпения.
© Mr. Kiss, Сто осколков одного чувства, 1998-1999гг
