I.
Пантелеевна перебирала постельное белье и нашла интересную коробочку — голубенькая, бархатная, махонькая, на ладошке поместится, с выпуклой крышечкой, а под крышечкой — золотое колечко с красным камешком. Зло сверкнул тот камешек и погас, пенсионерка вернула находку под простынку и зашлась в думах: кто спрятал эту штучку в шкафу?
Если муж, старик Анисим Матвеевич, то этого не может быть, скуп он, росы в зорю не выпросишь, какие уж тут кольца. Если сын Андрейка припас для супружницы своей Настасьи, то зачем спрятал в родительской спальне?
Тихонько прикрыла баба дверцу и решила наблюдать.
День проходит — ничего, три проходят — ничего, а через неделю, аккурат на Яблочный спас, то колечко зажглось на пальчике у Настасьи.
Выгнула пальчики, сама любуется и хвастается, что свекор подарил.
Анисим Матвеевич отродясь никому не делал подарков, он любит все под себя подгребать и вдруг - такая щедрость.
Анисим человек хитрый, ехидный, завистливый, был в колхозе счетоводом, под Перестройку успел украсть всю колхозную казну, а по молодости служил землемером, судачили, что набрел на курган, а в нем - клад древний, цены неописуемой.
Ну, и где он тот клад? Сплетни это. Правда, был мужик в достатке, дом, не сказать, чтобы очень уж броский, но самый крепкий в деревне, свежий, ухоженный, да и сам старик, при своей прижимистости, любил жить со вкусом, в свое удовольствие — если чай, то с малинкой, если сорочка, то с васильковой вышивкой, при этом супружницу свою Пантелеевну держал в черном теле, копейку лишнюю не давал на себя потратить.
- Ты чего же это, леший, сноху золотом одариваешь, глаз свой бесстыжий на нее косишь, али совсем с ума спятил? - Напустилась старуха на мужа, дождавшись, когда он уляжется рядом на постель ночевать.
Дед аккуратно поснимал с ног следки, которые любил носить под обувью, особенно в жару, поочередно обшаркал ладонью ступни, удобно устроился на перине и накрылся одеялом.
- Тебя я забыл спросить, кого мне одаривать, - конкретно и с расстановкой отрезал он.
- А про Андрюшку ты подумал?
- А што про него думать? Их у нас двое, а толку? Один упертый, другой блаженный все какие -то статейки пишет. Воспитала ты, супружница моя дорогая, нахлебников — тунеядцев. А Настасья — молодец. Сын дурак, так хоть сноха умненькая, через нее, глядишь, и его направлю на путь истинный.
- Бога не боишься?
- А ты меня Богом не стращай. Кто бегал на луг, в копнах с председателем кувыркался, не ты? Вся округа знает.
Так что, захлопни рот и спи, а то лишу куска хлеба, пойдешь побирушкой по миру с твоей пенсией. И неча тебе про грехи судачить, без умысла я, по родственному, что же мне теперь родной снохе и подарка не сделать. Она росла без отца, так хоть свекор порадует.
Вот до чего же ты, Пантелеевна, душа темная, везде тебе срам мерещится. Спи, прости Господи, вот послал он мне бабу, горе одно.
Старик поворочался и вскоре крепко заснул, дребезжа уголком отвисших губ, а его бабку еще долго мучила бессонница.
Женщина давно замечала, что муж пялится на сноху, да считай с момента, как дети приехали из города.
Сын Андрюшка чего — то никак не мог зацепиться за жизнь, плыл по течению, и вот явился с бабой своей к отцу за поддержкой, как будто не знал, что за фрукт этот папаня.
А Настя, та сразу втерлась в доверие к свекру, улыбнулась ему, приласкалась, шляпу ему привезла, сказала, что сама выбирала, и началось у них сразу взаимопонимание, симпатия взаимная.
Да если бы по родственному, так это и хорошо, а тут ведь дед растопырил крылья как петух, и пошел кругами, грудь колесом.
Тьфу ты, прости Господи, в молодости кобелина был и теперь никак не уймется.
Жена надеялась, что хоть с годами мужик успокоится, уж и костер его прогорел и погас, и угли стали затягиваться пеплом, но вот дунул свежий ветерок, и снова налились белым жаром уголья, и пошло пламя наперегонки схватываться то тут, то там по пепелищу.
И как теперь жить, что будет, если сын поймет, что к чему? Он вроде все в компьютерах сидит, вроде ни до чего ему дела нет, но ведь глаза - то он не растерял. А ну, как затеют отец и сын вражду?
И так, и эдак вертела старуха в голове эту ситуацию, вздыхала и ничего путевого не могла придумать.
И дед — то этот без ума, ему, если что втемяшилось в башку, обухом не вышибешь. И слова лишнего ему не скажи. А ну как правда выгонит из дома, с него сбудется.
Заря уж занималась в небе, а бабка все пялилась в потолок с дешевенькой, от экономии, однорожковой люстрой.
А может правду дед говорит, и нет у него похабного умысла, от души он, да от чистого сердца балует доченьку?
С той мыслью старая полуночница и провалилась в сон.
Очнулась Пантелеевна дальше рассвета. На уличном столбе погас свет, жизнерадостно пробибикала автолавка, хозяйка сунула ноги в суконные тапочки, прошаркала в коридор.
На кухне разговаривали, баба прислушалась: балакали Анисим Матвеевич и Настасья. Свекор хмуро бубнил, сноха угодливо хихикала.
Стоя у газовой плиты, спиной к отцу мужа, она ловко подхватывала блин на лопатку, опрокидывала его «спиной» на раскаленную сковороду.
Масло густо и аппетитно шкворчало, витали вкусные ароматы горячей выпечки, спелых яблок и ванили.
Анисим, сидя перед столом, аккуратно складывал пышный блин на три доли, макал его в растопленное масло, ловко отправлял в рот, вытирал пальцы свежей салфеткой и брался за новый.
На момент явления всклоченной супруги, он уписал уже пять блинов и все не мог насытиться.
- Умница ты, Настенька, - покряхтывал он от удовольствия. - Что красавица, что хозяюшка — цены тебе нет.
- Кушайте на здоровье! - Улыбалась краешками губ девица, спеша угодить свекру. - Я еще напеку.
- А я люблю, знаешь, с утра плотно покушать, - откровенничал старик. - Тогда и день — денечек как с горки катится, а на голодное брюхо, какая она жисть.
- Истинно так, Анисим Матвеевич.
- И, знаешь, что интересно, скоко ни съем, а вот не толстею. Организм у меня такой, правильный. Мне наш врач из города Олег Лаврентьевич так и говорит: обмен веществ у вас, уважаемый Анисим Матвеевич, дюже правильно настроен. То есть, ничего лишнего во мне не задерживается. Никакой перегруз не принимается, - пучил глаза хозяин, засовывая в пасть новый блин.
Пантелеевна зло оттолкнула боком сноху от плиты, вырвала у нее из рук лопатку:
- Шла бы к мужу, нешто тебе без него на кухне крутиться.
Хозяйка с вечера поставила тесто, собиралась печь пирожки с яблоками, в чем была большая мастерица, и эти ранние блины несколько расстраивали ее планы.
- Так я и Андрею блинов напеку, - обиделась Настя и растерянно поглядела на отца.
- Наплюй ты, Настасьюшка на бабку, ей всю ночь черти снились, вот она и злая.
Интересный «пейзаж» представляли из себя эти трое, собравшиеся поутру на кухне. Анисим был похож на маленького, но шустрого паучка, Пантелеевна — на крупную, медлительную паучиху, ну, а Настя — на яркую перламутровую стрекозу. И даже несколько поношенный халат мужа, в который она бегло запахнулась перед выходом к плите, не мог загасить ее живых цветов.
Была она девушкой высокой, статной. Шершавая материя халата, обтекала широкие, как две большие, белые рыбины, бедра.
Ее прическа представляла из себя небрежно заплетенную, густую, тяжелую косу, свисающую на грудь через плечо, и раздвоенное волнистое навешъе надо лбом.
Пухлые - аппетитной уточкой - губы, большие, зеленые глаза с умным прищуром, изогнутые лучи ресниц.
По характеру она была умницей, но малоразговорчивой, что называется, себе на уме.
Когда свекор шнырял жадным взглядом между ее бедер, мелькающих в полах халата, когда видел эту косу и бугры упругих ягодиц, сладкая истома, как в юности, подкатывала к его горлу, и приуснувший было мотыль упрямо поднимал голову в его суконных штанах.
«Кабы не постылая бабка, счас бы я и обнял ее своими руками сзади, сграбастал бы ее груди, утопил бы нос в ее пушистых завитках», - подмывала молодящегося пенсионера решимость.
Что еще подкупало Анисима, что сама молодка ластилась к нему, лукавыми взглядами, приветливым движением этих чудных губ так раскачивала его сердце, что оно напористо гоняло кровь по жилам как у молодого, как поршня гоняют масло по системам маленького дизелька.
Хитрый, но, в общем — то, недалекий вчерашний счетовод такое благорасположение молодой женщины с гуманитарным образованием конечно же относил за счет своей мужской привлекательности, полагая, что, хоть он уже и в значительных летах, но видна в нем стать, да и в чертах заметно некое благородство.
«Видать разглядела Настасьюшка во мне обстоятельность, основательность, аккуратность и мой небывалый ум», - гордился он. И развивал свою мысль в том направлении, что это неудивительно, что такая молодая дева залюбовалась им, если он сам всю жизнь на себя налюбоваться не может. На самом деле, не было в этом деде никого благородства и стати, морщинистый, самовлюбленный сморчок с замашками самодура.
А что тут искала Настя? Да Бог их разберет этих женщин. А вы как думаете?
Сама Пантелеевна терялась в догадках, чего такая истая красавица так расположена к ее мужчинам, за что холит этого свекра, за что полюбила их оболтуса Андрюшку?
Порой она даже выговаривала своему Матвеевичу:
- Вот не пойму, чего эта лиса трется поза нашим Андрейкой, чего ей надо? Вот чует мое сердце, не любит она его.
- Нет, любит, потому, что чует породу, - упрямился муж. - Андрюшка хошь и дармоед, а породистый, потому - род у нас крепкий, да ладный, любо - дорого глянуть. Что, по мне не видно, что ли? Ты меня вон сколько добивалась, годы ушли.
