Часть 1.1.
Лет десять не был на своей малой родине. Оставшийся от родителей дом стоял закрытым, забор завалился, крыша протекла, старые яблони в саду, правда, ещё плодоносили. Сердце защемило, когда фары осветили покосившийся дом, и ветви яблонь, прогнувшиеся до самой земли под тяжестью плодов.
Долго ковырял ключом в заржавевшем замке, пока тот открылся. Щелкнул выключателем и понял, что дом обесточен.
– Ладно, завтра буду разбираться, в чем дело? – решил я, и вернулся за фонарем к машине.
В одном из окон соседского дома горел свет.
– Интересно, кто там сейчас? Баба Поля умерла лет двадцать, наверное, назад, дочь её, Ольга, пользовалась участком как дачей, да и то, бывала наездами.
– Полинка её уже, наверное, взрослая девушка, пожалуй, замуж вышла, детишек нарожала. Нет, сегодня уже не пойду к ним.
С помощью фонарика нашел в кухонном столе свечи, зажег одну и, накапав на дно консервной крышки воск, приклеил огарок. При тусклом освещении обошел дом. Давно небеленая печь, занимающая весь центр хаты, сразу напомнила детство. В сильные морозы уютно было на теплой лежанке. Лежишь, бывало, закинув ногу на ногу головой к лампочке без абажура, читаешь книжки, или, свесив голову, наблюдаешь, как кошка играет с котенком. Тот резвится, напрыгивает на мать, а она лапкой аккуратно бьет этот пушистый комочек так, что тот переворачивается на спину, вскакивает, и снова с усиленным азартом бросается на мать. А та опять его лапой, так, что кубарем катится.
Вспомнил, и даже слезы на глаза накатились. Старческая сентиментальность? Да, вроде ещё не старик, в прошлом году сорок праздновал. Есть поверье, что сорок лет не отмечают, что-то приплетают про сорок дней. А я плевал на все эти предрассудки, собрал знакомых, накрыл поляну. И, хорошо посидели: пили, ели, вернее закусывали, пели, конечно. Я уже знаю, что когда Гребло вспоминает старую студенческую песню «через тумбу-тумбу-раз, через тумбу-тумбу-два…», то пора заканчивать спевку и спивку.
«Там, где Крюков канал и Фонтанка-река,
Словно брат и сестра, обнимаются,
От зари до зари, чуть зажгут фонари,
Вереницей студенты встречаются.
Они горькую пьют, они песни поют
И еще кое-чем занимаются.
Через тумбу, тумбу раз,
Через тумбу, тумбу два,
Через тумбу три-четыре
Спотыкаются.»
Голос у него сильный, и поёт он от души, да ещё и барабанит по столу на раз и два так, что посуда подпрыгивает. Это уже сигнал, что надо завязывать. Но Гребла так просто не остановить, пока не допоет до конца, не успокоится.
«А Исаакий святой с колокольни большой
Только смотрит на них, улыбается.
Он и сам бы не прочь провести с ними ночь,
Но на старости лет не решается.
Но соблазн был велик, и решился старик,
С колокольни своей он спускается.
Он и горькую пьет, он и песни поет
И еще кое-чем занимается».
Да, вспомнил и живо представил себе шатающихся по Коломне студентов, вспомнил наши пьянки. Жженку мы не варили уже, а пили портвейн три семерки, или «три топора», как его прозвали, но «через тумбу, тумбу раз…» всегда присутствовала в нашем репертуаре.
«А святой Гавриил в небеса доносил,
Чем Исаакий святой занимается:
Он и горькую пьет, на начальство плюет
И еще кое-чем занимается.
В небесах был совет, и решил комитет,
Что Исаакий святой отлучается,
Раз он горькую пьет, раз он песни поет
И еще кое-чем занимается.
Но, с особым энтузиазмом мы пели последние четыре строчки, устанавливающие справедливость на земле:
«На Земле был совет, и решил студсовет,
Что Исаакий в студенты принимается,
Раз он горькую пьет, раз он песни поет
И еще кое-чем занимается».
Пока вспоминал песню, сходил к машине, занес в дом сумку с вещами, достал старый спальник.
– Завтра при дневном свете буду разбираться с бельем, что постирать, что выбросить.
Нашел в прихожей оцинкованное ведро, сходил к колодцу, умылся прямо из ведра, набрал другое и занес в хату.
Достал бутылку водки, разложил на газетке нехитрую снедь: шмат сала, лук, ржаной хлеб, нашел на полках стопки, сполоснул и налил одну себе, другую для всех тех, кого помнил, кто покинул когда-то этот дом, чтобы переселиться в мир иной.
Спал, конечно, плохо, часто просыпался. Сетка кровати подо мною скрипела так тоскливо, и так узнаваемо, что воспоминания детства долго не давали уснуть. Родительская кровать тоже была оттуда, из детства. Когда я жил в общаге, то спал на панцирной сетке, а у этой она была похожа на паутину. А спинки? Тогда мне казалось, что они попали к нам из какого-то музея, до чего они были красивы. И, хотя никелированные когда-то шары, венчающие это чудо, уже тогда были облезлые, но впечатляли.
Уже при свете утреннего солнца я ещё повалялся и в одних трусах вышел на высокое крыльцо, потянулся, увидел за соседским забором какое-то движение и быстренько заскочил в дом.
– Вдруг это Полинка? Что она подумает? Вышел, старый козел, почти голый. Нашел в сумке спортивный костюм и уже смело вышел во двор. За домом, в тылах, разделся, облился холодной колодезной водой, растерся полотенцем и, одев шорты, смело потопал к соседскому забору.
– Здравствуйте, соседи, – громко крикнул через забор.
Из-за теплицы не спеша вышла молодая, красивая и совсем голая женщина.
– Здравствуйте дядя Саша, – даже не сделав попытку спрятаться или хотя бы закрыться, – с улыбкой сказала она, – а я утром увидела машину и сразу поняла, что вы приехали. Давно вас не было!
– Неужели, Полинка, – промелькнула в голове мысль.
Я инстинктивно отвернулся, в надежде на то, что она либо скроется за домом, либо накинет на себя что-нибудь, и сразу же отметил, какая стройная у неё фигура, красивые груди с большими темными ареолами вокруг розовых сосков.
– Не узнаете? Я же Полина, – даже не сделав никакой попытки одеться, заговорила она, – конечно, когда вы были здесь последний раз, мне, было лет тринадцать.
– Почему же, узнал, – смущенно ответил я, – просто, как-то неудобно. Ты бы накинула на себя что-нибудь.
– А зачем? Мне так хорошо и удобно. Загораю, отдыхаю. И тело тоже отдыхает от одежды!
– Ну, мне как-то неудобно, я же вдвое тебя старше, мне стыдно.
– Да бросьте, дядя Саша, стыд – это пережиток прошлого. Нужно быть проще. Люди же рождаются голыми, и это естественно, а это потом их начинают родители кутать, да ещё и внушать, что быть голым – стыдно.
– Ну, если тебе не стыдно, то стыдно мне.
– Ну, это ваша проблема, – засмеялась она, – можете на меня не смотреть. Хотя, думаю, вам самому хочется? Ничего, может, со временем, привыкните.
– Но ведь в городе ты так не ходишь?
– Да, там меня неправильно бы поняли все эти моралисты – пуритане. В городе я вынуждена придерживаться их правил, а здесь я у себя дома и хожу, как хочу. Если кому-то не нравится, путь огораживается высоким забором. Но, думаю, дядя Саша, что вы бы просверлили дырочку и подглядывали за мной?
– Да, не буду я огораживаться, но, всё равно, согласись, нужно привыкнуть, я же человек уже пожилой, старой закалки.
– Да какой же вы пожилой, как раз в том возрасте, какой мне нравится. Я думаю, что партнер должен быть старше женщины лет на двадцать. Такие мужчины более опытные, всё умеющие.
– Ну, спасибо тебе, уже и в партнеры меня записала.
– А вы что же, категорически против?
– Слушай, Полинка, ты меня просто в краску вгоняешь, такие разговоры завела. И, насчет опытности, думаю я тоже тебе не подойду.
– Ну, вот видите, значит против партнерства, – она опять засмеялась, – вы не возражаете?
– Прекрати, Полинка, ну правда, мне неловко.
– А вы знаете, дядя Саша, я же вас страшно любила тогда, в детстве. Залягу, бывало, в огороде, и наблюдаю за тем, как вы у себя по участку ходите. Завидовала очень вашей жене, что она может вас запросто обнять, поцеловать. И ревновала страшно вас к ней, когда представляла, как вы ночью ласкаете её, обнимаете, проникаете в её влагалище.
Постоянно о вас думала, когда ласкала свою письку и клитор, вставляла пальцы и представляла, что это ваш член входит в меня.
– Всё, Полинка, прекрати надо мной издеваться, я же не железный!
– Да я сама вижу, что не железный, вон какой у вас, – она показала пальцем на ширинку, – бугор вырос.
Не выдержав этой пытки, я развернулся и уже на ходу спросил,
– Ольга то здесь?
– Нет, она в последнее время не появляется. У её нового мужа дача совсем рядом от города, так что они там трудятся всей семьей!
Ошарашенный таким утренним приемом я снова удалился в тылы, ещё раз облился, слегка успокоился и занялся исследованием своего хозяйства.
Когда ехал сюда, то, даже и не думал оставаться надолго, да и вообще собирался продать дом с участком. Но эта утренняя встреча полностью изменила мои планы. Сколько я ни старался, мои мысли всё равно вертелись вокруг Полины. Я уже придумывал повод, чтобы вновь прийти к ней. Но, ничего дельного в голову не лезло. Она сама скоро объявилась у моего дома. На этот раз на ней была широкая трикотажная майка, едва прикрывающая письку.
– А как же твои принципы, – едва сдерживая свою радость, задал я ей свой провокационный вопрос, заранее зная, что она с легкостью вывернется. И не ошибся.
