По России пошла волна выборов президентов. Юля прилетела из Японии, и коллектив кооператива "Квант" избрал ее своим президентом, оказав недоверие создателю кооператива Юрию Неговицыну. Энергичная Юлия тут же перерегистрировала кооператив, назвав его "Фирмой Julia-san". И вновь улетела в Токио. В Петропавловске остался основной коллектив фирмы.
В Петропавловске Юля пробыла всего неделю. За это время дети от нее не отходили. Удивительно: они не знали своей матери с самого рождения, они были от нее отлучены еще в грудном возрасте, но как только немного подросли, льнули к ней так, словно она была для них роднее меня с Петей и Валентиной Даниловной. Мы рвались из кожи вон, чтобы выкормить их с первого года жизни, - дети воспринимали нас обыденно, словно мы привычный антураж их жизни. Мама же занимала в их сознании особую, самую важную и самую почетную полочку: мама - была для них всем на свете. В ее тогдашний приезд мальчишки называли Юлю "мамочкой" , "мамулечкой" , Петя даже горько плакал, когда Юля убегала. Паша тут же заходился тоже. Но потом он стал смеяться над братом:
- Чего ты плачешь, плакса? Не плачь, а то люди не поймут и подумают, что это плачу я!
Юля сама смеялась такой странной, непостижимой любви. И часто спрашивала:
- Откуда они меня знают?
Вот что значит природа. Дети без матери не могут.
Во мне Юля постепенно разочаровалась. Она говорила:
- Леша, что с тобой происходит? У меня такое ощущение, что ты на глазах остаешься на запыленном полустанке. Мы все едем вперед, а ты остаешься где-то там, сзади. Почему ты не принимаешь активного участия в общественной жизни? Ты за Горбачева или за Ельцина? Ну что ты сидишь на своем рыбоконсервном заводе, господи? Там же жестяные банки! Просто смешно:
Но я действительно оставался на полустанке. Там со мной были мой Петя, мои дети. Я не хотел их бросать и улетать куда-то вперед, в светлое компьютерное будущее.
Я работал, как и прежде, но и прежде-то моя работа была в некотором роде декоративной, так как я был обязан заключать долговременные договоры с предприятием-поставщиком, а после только следить за своевременной отгрузкой продукции. Отношения между нашими предприятиями были хорошие. Договоры на следующий год мы подписывали уже в ноябре предыдущего. Так что целый год я сидел в полном смысле слова представителем. Вера Дмитриевна Кособокова и я числились членами коллектива рыбоконсервного предприятия Петропавловска, тут мы получали зарплату. Это и был мой "запыленный полустанок". Моя нехлопотная работа помогала мне растить сыновей.
Они были очень разными. И я отличал их по походке, по интонациям, по движениям глаз, рук, по тембру голоса. Чтобы поговорить с Петей или с Пашей, мне не нужно было на них смотреть: я чувствовал разницу между ними на расстоянии. Посторонние же не могли их отличить, так как у них даже родинка на щеке была в одном и том же месте.
Оба болели день в день. Заболевал один - и второй. Выздоравливал один - в тот же день выздоравливал другой. Это тоже было удивительно. Вообще двойняшки сделали мою жизнь счастливой. Но полное счастье было, конечно, в том, что рядом со мной всегда был мой Петя.
Мы бесконечно чинили дом в Синеглазке, конца ремонту не предвиделось. Оба мы были городскими жителями, правда, Петя детство провел в деревне, но уже давно забыл деревенский образ жизни. Так что мы постигали науку ремонта деревянного дома заново, читали книжки по плотницкому делу. В одно лето мы провели во двор колодец. Жизнь стала совершенно другой - похожа на жизнь в квартире. А когда в Синеглазку провели газ, то мы подумали, что нам теперь и делать больше нечего. На самом деле деревянный дом требовал постоянного ремонта - в подвале, на чердаке. Петя с Пашей доломали крыльцо, его починка растянулась на целый месяц. Необходимо было перекладывать печку. Потом решили, что лучше перенести вход в дом на другую сторону: спереди крыльцо заделать, а сзади пристроить террасу, поэтому починенное крыльцо сломали:
За все годы Валентина Даниловна ни разу не осталась у меня ночевать - ни на заводе, в "помещении" , ни в Синеглазке. Петя же фактически жил с нами, и без него вырастить и довести до школы мальчишек я бы просто не смог. А когда началась школа, то забот только прибавилось. Дети росли каждый день, но когда выросли, я и не заметил. Как-то я сам обратил внимание, что разговариваю с ними с обоими, как со взрослыми:
До школы мы два раза выезжали к маме в Токио. Первый раз я летал с детьми один, второй раз - с нами летал Петр. Валентина Даниловна ездила в Токио к Юле чуть не каждый месяц. Так что связь между нами поддерживалась постоянная и тесная.
Дети маму просто обожали. Но с годами почему-то разом к ней охладели. Что с ними случилось, объяснить не в состоянии. Детское восторженное отношение к Юле сменилось на абсолютно равнодушное. Чем-то она их разочаровала. Сначала мне это казалось мальчишеским сговором. Но потом я увидел, что никакого сговора нет, а есть просто самое настоящее отторжение на уровне сердца. Их сердца перестали учащенно биться при появлении матери, которая всегда в их жизни как бы возникала ниоткуда. Обо мне и о дедушке с бабушкой они знали все: когда мы ушли, куда ушли, с кем, когда придем. О матери - ничего, кроме того, что она работает в Токио. Побывав несколько раз в огромном токийском небоскребе на 47 этаже, где у Юли была и фирма, и квартира, дети потеряли к ней всякий интерес. Имела ли к ним интерес когда-нибудь Юля, сказать с уверенностью не могу.
Взаимоотношения матери и детей с годами протекали ровно, без восторженных киданий в объятия и криков "мамочка" и "мамулечка". И без ссор. Они вели себя, как благовоспитанные мальчики. При внезапном появлении Юли они стояли вокруг нее и ждали подарков, которых было всегда много, а потом отходили и занимались только подарками.
Мы могли бы летать в Токио каждое лето, но мальчики сами от этого отказались. Съездили только два раза. На третий - все. Заартачились оба - и ни в какую:
- Не поедем!
Пришлось больше не ехать.
Юля же словно бы всего этого не заметила: не приехали на лето - и не надо. Она воспользовалась свободным временем и уехала на два года в США, где открыла филиал фирмы.
*
При каждой встрече у нас с ней было. Не могу сказать, чтобы я любил или сейчас люблю Юлю Овчаренко. Но я никогда не отказывался быть с ней. Наоборот, вся она воплощала для меня что-то очень светлое и хорошее. Ее похожесть на папу была для меня решающей. Я не делал разницы между ним и ею. И я не скрывал всего этого от Петра, сто раз говорил ему, что моя близость с Юлей обусловлена тем, что она поразительно похожа на него. От нее исходит его запах, у нее его пластика, его улыбка, его - все. У меня на нее вставал - еще только мы раздевались, готовясь лечь. Она всегда была у нас так недолго, а мы в Токио были тоже так коротко, что я не очень хорошо изучил свою жену. Но я трахал ее от души. Она даже поражалась моим возросшим возможностям.
- Ты такой стал: - каждый раз говаривала она, смотря на меня смеющимися глазами.
- Какой такой?
- Ну, какой-то другой: Мне кажется, что у тебя даже член стал какой-то большой, неуклюжий:
- Надо чаще встречаться:
Мой член стал неуклюжим:
Тем не менее когда мальчикам было уже по семь лет и в сентябре им нужно было идти в школу, Юля примчалась из своего Токио и объявила мне, что просто вынуждена со мной расторгнуть брак, так как ждет ребенка от "одного человека". Мы тут же пошли в ЗАГС и подали заявление на развод.
Я не спрашивал, что это за "один человек" , - к этому времени наши с Юлей отношения при всем их благоприятном течении при встречах и телефонных разговорах сошли, в сущности, на нет. Она жила безвылазно в Токио и в Нью-Орлеане, я - безвылазно "на запыленном полустанке" среди жестяных банок в Петропавловске. Даже для ее родителей наш развод не стал неожиданностью. Наши семейные связи все равно оборваться никак не могли. Нас соединяли мальчики.
Живя вдали от дома, Юля имела право полюбить "другого человека" - это я такого права не имел. Но никто не знал, что и не хотел иметь такого права: у меня был человек, которого я любил и люблю, когда пишу все это. Ни в ком другом я не нуждался и не нуждаюсь. Но, как вскоре выяснилось, Юля полюбила и вышла замуж как-то смешно: за нашего соотечественника Юру Кима из Южно-Сахалинска, который тоже обитал в тех же краях - в Японии и в США, и тоже по делам своей компьютерной фирмы.
Через несколько месяцев Юля прилетела в Петропавловск рожать, и родила девочку Марину. Оставив ее у меня, она скорее вернулась в Токио, так как компьютерные технологии не ждали, когда кто родит и выпестует свое дитя.
Так у нас в семье прибавилась девочка - Марина Ким.
*
Такой красавицы не видел белый свет! С первого ее появления в Синеглазке мы не могли привыкнуть к ее светящейся красоте. В грудном ребенке было столько женского изящества, очарования, прелести, что мы не могли на нее наглядеться. Одна только Валентина Даниловна почему-то воспринимала внучку как обыкновенную девочку. Мы с Петей и все наши знакомые ахали от восхищения, увидев это Божье создание.
Ее отца Юру Кима мы знали только по фотографиям. Это был сухощавый мужчина лет 40, у которого в Южно-Сахалинске жила своя семья - жена и двое детей. Он с той женой тоже развелся. Была у нас и одна фотография той семьи - возле дома-развалюхи стояла некрасивая женщина в сапогах с двумя подростками. В кого уродилась неземной красавицей Марина Ким, для нас так и осталось загадкой. Видимо, кто-то из ее корейских предков все-таки относился к царской династии.
Когда же Юля еще только принимала решение оставить девочку у меня, я ей мягко сказал:
- Юля, девочке нужна материнская забота.
- Бог мой, - с раздражением ответила Юля, - материнская забота, материнская забота! Я оставляю ее, между прочим, не на улице, а своим родителям!
- Но они - твои родители, - возразил я, - у Марины же должны быть свои родители.
- Бабушка и дедушка - тоже родители.
