Всем привет. Меня зовут Зоя, и сейчас я живу в России. Однако история, которую я расскажу, произошла в Израиле, куда мои родители еще очень давно иммигрировали из Украины. В принципе все это не особенно важно. Важно то, что, переехав в Израиль, они вдруг стали очень религиозными и старались во всем следовать нашим древним традициям. Это их стремление коснулось и моей участи. Как только я достигла совершеннолетия по израильским законам, меня поставили перед фактом, что очень скоро я выйду замуж. Как мне сказали, за «очень положительного юношу».
Признаюсь, первой моей реакцией был восторг. Казалось, что я получила лучший подарок, которым только могут родители порадовать свою дочь в такой важный в ее жизни день. Неделю я упивалась иллюзорным счастьем, даже не слишком задумываясь об этом «положительном юноше». Мне грезилось белоснежное платье под золоченой хупой. И даже когда во время шидуха (что-то вроде сватовства), меня познакомили только с родителями жениха, в мою душу не закралось ни единого сомнения. Тем более, все многочисленные родственники в один голос расписывали моего будущего мужа как сказочного принца. И не уставали повторять, как «мне повезло».
Новость о том, что своего жениха я впервые увижу во время совершения обряда, добавило происходящему таинственности и наивной уверенности в непременно счастливом финале. Но теперь к тому же разожгло и жуткое любопытство к персоне моего суженого. Вот даже не знаю, правильно ли я поступила тогда, но с помощью небольшого расследования мне удалось заполучить страницу «положительного юноши» в фейсбуке. Это был шок. Пухленький, кривозубый, в очках по тысяче диоптрий в каждой стекляшке, рыжий! Ладно, я сама рыжая от природы, хотя теперь крашусь брюнеткой, но моя кожа гладкая и ровного белого цвета, а он весь в веснушках и пупырышках! С дурацким именем Аарон.
В общем, я объявила родителям о своем отказе. Что тут началось! Мама рыдала и уверяла, что тноим (типа помолвка, но у нас это гораздо серьезнее) состоялся, а у нее непременно случится разрыв-сердце, если я опозорю нашу семью. Папа то обещал проклясть меня и выгнать из дома, то, видя, что я сама готова сбежать, закрывал меня в комнате, и грозил вечным заточением. Я же была непреклонна. Недели две, кажется. Потом я поняла, что ничего уже изменить нельзя, а жизнь моя загублена навечно. Оказалось, что договоренность об этой свадьбе заключена еще много лет назад, когда родители «положительного юноши» помогли моим родителям с репатриацией. Еще две недели я обнимала свою мокрую от слез подушку, а потом снова начались приготовления к кидушину. Ну, то есть, к свадьбе.
Вряд ли кому-то здесь будут интересны подробности обряда и долгой подготовки к нему. Скажу только, что все происходило либо в моем отсутствии, либо при полном моем равнодушии и тоскливой обреченности. Одно радовало, на иудейских свадьбах не принято кричать «горько».
По контракту (у нас он называется ктубой) я переехала жить в дом к своим новоиспеченным родственникам. Дом вовсе не такой большой и богатый, как мне обещали. Было заметно, что отведенная нам комнатушка совсем недавно использовалась в качестве кладовки или что-то типа того. Единственное окно выходило в расположенное в метре соседское окно, а потому было плотно завешено. Меня не покидало ощущение, что я попала тюрьму для опасных преступников. Но Аарона, моего теперь уже мужа, похоже, все это более чем устраивало.
Мы с ним молча сидели в свадебных нарядах на кровати, тупо уставившись перед собой. А по дому бегали и суетились его родители. Выключали свет, проверяли замки и противно перешептывались, время от времени заглядывая в нашу комнату и кидая на меня сосредоточенные взгляды. Я понимала, что приближается первая брачная ночь. Наконец, они поздравили нас в очередной последний раз и скрылись, заперев за собой дверь. А мы продолжали сидеть молча в темноте, не двигаясь. Не знаю, сколько прошло времени (может, минут пятнадцать?), когда к нам в комнату постучалась его мама. Она осторожно заглянула к нам, сказала, что они «уже давно заснули и нам не помешают», после чего снова исчезла. Но удаляющихся шагов я не услышала. Было ясно, что она стоит под нашей дверью. Я упала лицом в подушку и заплакала. Аарон тихо прилег рядом. Я бесконечно жалела себя, и мне не было никакого дела до того, что происходит в его нелепой рыжей голове.
Я проснулась, когда на улице уже было светло и солнце пронизывало лучами дырочки в холщевой шторе. Аарон сидел рядом в мятом пиджаке и испуганно всматривался мне в лицо. Я отвернулась, совершенно не представляя, что теперь делать. В свадебном платье я чувствовала себя еще глупее, чем выглядел Аарон, напялив свою дурацкую шляпу.
Последующий день показался мне вечностью. Мы с Аароном сидели за столом в гостиной, медленно и без всякого желания пробуя от переменяемых блюд. Его родители часто и глубоко вздыхали, озабоченно качали головами, награждая нас долгими взглядами, сочувствующими – своего сыночка, осуждающими – меня.
Ближе к ночи нас развели по разным комнатам. Я осталась с Тамарой Львовной. Оказавшись наедине со мной, она мгновенно переменилась в лице, и я ощутила всю жесткость ее характера. Плотного телосложения женщина с коротко стриженными черными волосами, со сверкающей золотой оправой на горбинке крупного носа, она пребольно вцепилась своими пальцами в мое плечо и потащила меня за собой.
Она привела меня к микве. Это ритуальный бассейн, который держат в своих домах многие ортодоксальные иудеи. Большие и красивые у богачей, поменьше и пострашнее – у тех, кто победнее. У родителей Аарона это была глухая комната, где-то два метра на полтора. Тамара Львовна приказала мне раздеться. После небольшой заминки, мое свадебное платье, уже утратившее первоначальную белизну, упало на кафельный пол.
– Полностью. – Голос Тамары Львовны не терпел возражений.
– Совсем? – Я спросила только потому, что мне было стыдно и холодно, и хотелось впервые за долгое время услышать собственный голос. В этом доме, где мой голос не значил ничего.
– Целиком. – В голосе Тамары Львовны появились нетерпеливые нотки, и я взялась за застежку красивого ажурного бюстгальтера. Когда и он оказался на полу, потянула вниз трусики. Спустив их до уровня колен, разжала пальцы, и трусики скользнули вниз по моим ногам.
– Наклонись!
Этот приказ мне показался выходящим за всякие границы, и я повернулась лицом к Тамаре Львовне, готовая возразить. Но ее бешеный взгляд заставил меня подавить этот естественный импульс. Она выглядела готовой растерзать меня живьем, если я не повинуюсь. Я отвернулась от этих испепеляющих меня линз и слегка наклонилась вперед.
– Ниже! – Металл в голосе Тамары Львовны окреп и не предвещал ничего хорошего. Я уперлась руками в кафельную стену и наклонилась сильнее, покорно снося незаслуженное унижение. В тот же миг жесткие пальцы Тамары Львовны схватили мои ягодицы и развели их в стороны. Я замерла в ужасе, боясь пошелохнуться.
Через несколько оскорбительных для моего достоинства секунд Тамара Львовна отпустила меня.
– Умойся! – Ее голос заметно подобрел, когда она удостоверилась в наличии у меня нетронутой плевы. – В наше время никому нельзя верить.
Похоже, моя девственность тоже была частью контракта между нашими семьями. Я зашла в воду, глотая подкатывающие к горлу слезы. Но вряд ли они хоть немного растрогали мою свекровь. На ее лице было написано выражение «сама виновата». Я же машинально окатывала свои плечи и грудь прохладной водой, будто стараясь смыть с себя пережитое унижение.
– Достаточно, выходи! – Тамару Львовну, очевидно, традиционное умывание не слишком заботило, все это было лишь поводом для состоявшейся проверки. Мое белье, трусики и бюстгальтер, она забрала себе, грубо отерла меня полотенцем и помогла вновь облачиться в несчастное свадебное платье. Последнее, что я услышала от нее, было:
– Другое наденешь, когда я на этом увижу сама-знаешь-что.
Тамара Львовна сопроводила меня до нашей с мужем комнатушки, словно опасаясь, что я могу сбежать, хотя я и не помышляла тогда об этом. Аарона не было. Зато в дополнение к холщовой шторе окно было занавешено толстой материей, держащейся на наспех приколоченной гардине. Я заняла вчерашнее место на кровати и уставилась в ту же точку на несвежих обоях.
В дверь едва слышно постучались, и на пороге «гнездышка новобрачных» появился папа Аарона, Моисей Яковлевич. Заговорщически улыбаясь, он протиснулся в чуть приотворенную им же дверь, и плотно закрыл ее за собой, прислушиваясь к звукам снаружи. Его поведение мне показалось очень странным, и я с удивлением смотрела ему в глаза, не зная чего ожидать от его визита.
– Зоинька, ты не бойся ничего и не стесняйся, – он заговорил с той же улыбкой на полных маслянистых губах, – конечно, по правилам все в первую ночь должно… Но это не страшно, мы свои люди, все понимаем… Ты только не переживай, Зоинька, все хорошо будет…
Я поняла, к чему этот разговор, и отвернулась к знакомому пятну на обоях. А Моисей Яковлевич продолжал:
– Зоинька, ты потом сама рада будешь… Аарон – хороший мальчик. Он тебя не обидит. Он тебе хорошо сделает… Знаешь, как я с его мамой в свое время? – Моисей Яковлевич уселся рядом со мной, кровать под ним, заскрипев, продавилась, и меня качнуло в его сторону.
– Зоинька, ты хорошенькая девочка. Знаешь, что я тебе скажу? – Моисей Яковлевич прижался к моему плечу, и его борода защекотала мне щеку. – Наши обычаи говорят про два поцелуя, про четыре поцелуя… Но я тебе скажу, солнышко, это все неважно… В смысле, количество неважно… Можно больше. Иногда лучше больше… Тебе нравятся поцелуи?
