- О, Боги Сияний и Ветра, молю вас принять мою жертву; молю и прошу вас устроить обманку для взгляда чужого, а также желаю построить стену от вреда колдовского; молю предоставить мне средство - погибель для Лунной невесты. Не много прошу я, о, Боги - великие силы Природы, посколь велика моя жертва - вся кровь из горячего сердца. - Волосы на голове встали дыбом, когда я, помимо того, что услышал собственный голос, издававший ломано-гортанные звуки, похожие на птичий клёкот, так ещё и кровь на янтаре вместо того, чтобы всосаться, вскипела, а в пузырьках стали чётко проглядываться меняющие друг друга страшные рожи:
Боль рвала на куски и это продолжалось вечность. Меня жевали, жгли, морозили, резали, выплёвывали в жерло вулкана, где я задыхался. Я мечтал умереть и умирал бесконечно, испытывая дикий, застывающий в жилах ужас:
- : хватит, хватит, - бессильно прошептал я, когда в очередной раз почувствовал боль. Глаза намокли предательскими, трусливыми слезами: лишь через некоторое время пришло осознание, что боль идёт от банальных пощёчин, а из невообразимо далёкого далека, из глубин соседней галактики доносились женские голоса, постепенно идентифицированные мной как Катришкин и мамин.
Испытанное облегчение описать невозможно. Я жив - этим сказано всё.
- Вставай, сынок, поднимайся! - истерично голосила мама. С её щёк, даже не с глаз, слёзы бежали ручьями. В припадке безумия она тянула меня за руки, а я, оказывается, болтаясь сосиской, сидел на полу. Катришка, стоя на коленях, своим плечом подпирала моё вялое тело и замахивалась для новой пощёчины.
Я, с трудом подняв свинцовую руку, неуверенно перехватил сестрино запястье.
- Хватит... - прохрипел я и наконец, был услышан. Женщины облегчённо охнули, обняли меня и разом загомонили.
Общий смысл угадывался такой: я - дурак и сволочь, сам чуть не умер и их чуть в гроб не загнал.
- Как ты себя чувствуешь, сынок? Может, скорую вызвать? - слезами промочив мне половину лица, под конец причитания спросила мама.
Я повернул голову и поймал мамин взгляд. Её покрасневшие от плача глаза были полны тревоги.
- У меня всё хорошо, - как мог твёрдо проговорил я. - Иди спать. Ты уснёшь спокойно и безмятежно, утром о происшествии забудешь.
Мама молча встала, развернулась и, вытирая руками лицо, пошла к выходу из комнаты. Судя по тому, что она была в ночнушке, сейчас стояла ночь.
- Сколько времени? - спросил я у сидящей рядом, продолжающей обнимать меня за шею сестры.
- Не знаю, - всхлипнув, ответила она. - Я прибежала в час ночи. Как я испугалась, бо: братец ты мой! - на запинку в "боже мой" я автоматически обратил внимание, она, похоже, не заметила. - Здорово ты маму отослал: - произнесла уже спокойно.
Разжала объятья. Сдвинувшись на пятки, села удобней на попу, от меня отстранившись. Руками размазала сопли. Осмотрев ладони, решительно вытерла их о собственную ночную футболку, которая до верха бёдер доходила. Недолго думая, дополнительно высморкалась в полу. До середины осени, до сближения с Леной, эта ночнушка была моей повседневной одеждой.
- Я только-только заснула и вдруг меня как подбросит, - заговорила она ровным тихим голосом. - Тревога жуткая мучает и тянет к ним, к волосам, будто если сейчас их не надену, то всё, мир в тартарары провалится:
- Забегаю в твою комнату, а там ты на полу ничком лежишь. Я к тебе наклоняюсь, трясу - ноль реакции. Прислушалась - не дышишь. Меня как шилом в задницу по самую рукоятку. Лечу к столу, выхватываю шкатулку: могу поклясться, сама распахнулась и волосы сами на руки налезли. Прыгаю к тебе и давай по заднице колотить, не считая. Пока ты не захрипел и не закашлялся, словно воды нахлебался, била и била. Ты дышать начал. Я снова трясти - бесполезно. Попыталась тебя перевернуть, а ты тяжёлый, чёрт. Я тогда по лбу себя, дуру, стукнула, свет включаю и за мамой: дальше мы тебя подняли:
- Спасибо, сестрёнка: - тихо поблагодарил я и чисто механически, чтобы отвлечься от бушующих в душе переживаний, продолжил. - Волосы: в доме трое, не должны они:
- Это ты мне говоришь? - горько усмехнулась Катришка. - Только у амулета иное мнение. Да и вообще, разве они подействовали? Если не считать того, что с того света тебя вернули:
- Спасибо: я на самом деле умирал, без дураков.
- Я видела. Ты был мёртв. Мама прибежала, заохала и я только тогда осознала, только тогда меня проняло, только тогда заревела белугой.
Я промолчал. О чём говорить? Дурак я: наверное. Душевная буря постепенно утихомиривалась, но накатывалась, нарастая, новая волна, паническая, - приходило полноценное осознание того, что я чуть не погиб. Да чего там! Я, мать его, умирал!
- Петь, а ты когда успел вазу почистить? - спросила вдруг Катришка.
- Что? - переспросил я, не понимая. Какая такая ваза, когда я еле выжил!
- Обернись и посмотри на стол.
Я нехотя обернулся. И обомлел.
На поверхности компьютерной мебели рядом с закрытым ноутбуком и открытой шкатулкой из-под липких волос Афродиты сверкал блестящий и гордый, как новенький самовар, алтарь забытого бога. Точнее, как я убедился, богов. Чётко выделился орнамент - ободочный узор из ломано-клиновидных линий без намёка на буквы или иероглифы; исполненный небрежно, будто ребёнок зубилом баловался. Да и сама медная посудина была далека от штампованного совершенства - оставаясь кривоватой, местами помятой. Зато, несмотря на угадывающуюся древность, выглядела заново родившейся и, готов поспорить, источающей презрение ко всему, ко всем скопом и к каждому лично.
Разгонявшаяся буря паники тормознулась и быстро раскрутилась назад. Это что? Я тяжело поднялся и подошёл к столу. Из-за плеча любопытно выглядывала Катришка.
- Ой! - воскликнула. - И браслет новый!
В алтаре, плетённый орнаментом один-в-один как на ободе вазы, без намёка на застёжку, переливаясь лаковой кожей песочного цвета, возлежал браслет с крупной пуговицей янтаря, закреплённой в ремённых прядях неведомо каким образом.
Я достал амулет и легко надел его на правое запястье, не расстёгивая, не растягивая.
- Ух, ты, как мои волосы! - прокомментировала сестрёнка, продемонстрировав один свой ремешок. - Ты крут, братец, - заключила она.
- Знаю: - задумчиво подтвердил я и стал прибирать стол, складывая алтарь и пустую шкатулку в разные выдвижные ящики.
- Объяснения последуют? - поинтересовалась она.
- Нет, - ответил лаконично.
- Тогда я к себе. Надеюсь на продолжение приятного сна, где крутой как яйцо мамонта брат всё мне рассказывает: ладно, иду. Не благодари за спасение жизни, не стоит: - всё-таки она обиделась, справедливо рассчитывая на разъяснения. Но потом, завтра. Мне бы самому разобраться.
Вместо сна я зашёл к старухе. Надеюсь, мы выжили вместе.
Глава 16
Старушка не просто выжила, она, как мне показалось, расцвела, как одуванчик весной. Даже натянутый на череп пергамент, заменяющей ведьме лицо, вроде как набух, посвежел и оттенком стал напоминать тот самый неубиваемый сорняк.
- Жив, Митрофан? - задала риторический вопрос.
- А ты, как вижу, тоже цветёшь и пахнешь? Что это было? - не стал я тянуть.
- Жертвоприношение светлым богам на тёмном алтаре. Чего непонятного? Свинья везде грязь найдёт, как что я не удивлена.
- Но ведь получилось!
- Разве? - ядовито прошипела старуха. - А кто четверть часа бездыханным валялся? А если бы в доме не было амулета самой богини с его хозяйкой? А если бы я вместе с тобой подохла, как ты надеялся и чем меня неоднократно шантажировал?
- Да ладно тебе, если бы, да ка бы!
- Ты тут не ладкай! - рявкнула вдруг старуха. - Именем моим древним не прикрывайся, щенок. Ты в такие сферы от глупости и наглости полез, зная о молитвах, о жертвоприношениях, о назначении алтарей столько же, сколько таракан знает о тапке, который его прихлопывает. Я в своё время смотреть на чужие алтари опасалась, а ты:
- Я тоже боялся, но надо было! - прервал я её ругань, которая шла, чувствовал, от нервов. - Настька твоя не лаптем щи хлебает, сама меня ей застращала!
Старуха на секунду потеряла дар речи.
- Так это я, значит, виновата в переосвящении алтаря, так, по-твоему? Был Матери-Земле посвящён, а стал всем богам: похоже. А подумать не пробовал? Наговорил бы свой амулетик так, без алтарной жертвы. Через солнце, огонь и ветер подошёл бы, силой Ян напитал и получилось бы. Голова тебе зачем дана? Для шапки?
- Да хватит ворчать уже, что ты как старуха, в самом деле, - проговорил, чувствуя досаду.
А ведь права ведьма, чёрт меня дёрнул. По инерции поступил, по аналогии с оберегами для женщин, которые хотел сильными сделать, поэтому алтарь достал: а если не чёрт, а они сами: боги, в смысле. Чем не вариант? Морочить мозги не хуже ведьм умеют, и алтарь им не помешает, который бодрит их как кота валерьянка: вот откуда я это знаю?
- Ты мне не льсти, Митрофан, старуха я и есть. Когда я родилась, язычество в славянских землях царило. Да что говорить, бесполезно, - ведьма отмахнулась, как от несмышлёного котёнка, которого сколь ни тыкай в отхожее место всё равно на кровать гадить будет. - Да и случилось уже. А усвоил ты урок или нет, время покажет. И не благодари меня за твоё спасение, привязалась как-то. Любопытный ты экземпляр, двумя силами орудуешь: и не скучный.
- Нет, просто ты добрая. В глубине души, на самом донышке. Имя так на тебя влияет - Лада, - поёрничал я и встрепенулся. - А ты-то здесь причём, старая?
- Наконец-то поинтересовался, - съехидничала ведьма. - Единственный правильный вопрос задал. А кто, по-твоему, сестрицу твою поднял? Кто к волосам её подтолкнул? Домовой, что ли? Так их во всём городе раз-два и обчёлся. Я это.
От удивления у меня глаза на лоб полезли. Несуществующие глаза на несуществующий лоб. Череп старухи расплылся в довольстве.
- Не ожидал, да? думал, поди, сам безмозглый амулет о тебе позаботился или сама Афродита, правда? - если честно, то мелькала подобная мысль, не скрою. Но ведьме, разумеется, не ответил. А она, глумливо хихикнув, продолжила. - Старой, полузабытой богине дела до тебя нет, поверь мне. До сестрицы твоей ещё возможно, но очень вряд ли, а до тебя точно нет, уверяю. Ишь, любимец выискался. Не задирай нос, щёлкнет больно.
