... Во время третьей песни охранники стали теснить толпу назад, а оттуда напирали. Волны энергии пёрли со сцены, швыряли людей в толпе друг против друга, сжимали несжимаемое, смешивали мотивы и мелодии, и - крик. Чтобы услышать свой голос в толпе, на концерте - надо кричать, вытянув всё тело в струну, вверх и вперёд - к сцене, вот я, вот же я! живая, живая, живая!
Пронизанная ритмом, разрываясь от крика, почувствовала, что кто-то касается её бедра - своим. Кто-то, стоящий сзади, и двигающийся в том же ритме. Как бы ни перемещалась толпа, рядом оставалось это бедро (и голос, который, кажется, уже можно было отличить в окружающем крике) , прикасаясь не навязчиво, но очевидно: "да, это я. я есть. живой, живой, живой. а ты?" Полуобернулась на припеве, как бы не на него, куда-то в зал, - поёт, вытянув длинное горло, очень высокий (хотя и сама видит сцену поверх голов) , худой, в джинсе, в щетине, странный до уродства.
Закричала следующую песню, но как-то уже по-другому: вместе, ощущая его уже не только бедром, но и плечом, подалась немного назад - эй, я тебя заметила, за пару следующий песен он оказался прямо за спиной - она сдвинулась влево ли, он ли вправо, перемешалась ли толпа, но теперь слышала его голос не столько ушами, сколько прямой вибрацией лёгких-в-лёгкие, сквозь спину.
А те, на сцене, заиграли такое, что токи ритма и алкоголя усилились многократно и заставили вжаться в него всем телом и почувствовать наконец по обеим сторонам тела его руки, пока просто протянутые вдоль неё, как будто в толпе так прижали; и почти сразу - над ягодицами почувствовать, как он прижимается к ней уже по-настоящему, и ещё подыграть - двинула своим телом, вдоль его тела, убедить, да: это не ошибка, не случайность. Рок со сцены, крик, действие превратились в инфразвук: уши ничего уже не могли разобрать, только вздрагивало тело, состоящее из лёгких, горла - и, вот, точек контакта с ним.
А потом - чёрный город, охрипшие голоса, которыми они обсуждали концерт, оглушённые уши, заплетающиеся ноги: шли в обнимку и были похожи не на пару, а на солдат, выбравшихся с поля боя. Он был и правда охуенно странный: нормальные не делают такого, по крайней мере - со случайно встреченной. Гладил затылок, потом почти больно прихватывал волосы и тянул голову назад, обхватывал ртом шею. Языком залезал в уши, а рукой - под джинсы, под трусики, но сбоку, по бедру, так что джинсы больно врезались в промежность - и поверх этого больно положил другую руку. Зажала его руку ногами - и чего-то захотелось так сильно, остро и безбашенно, что уехали к нему на первом же такси.
В ночном такси он медленно водил одним пальцем по всем впадинам тела, не прикрытым одеждой: ладони, под локтями, подмышками, над ключицами, под подбородком, ниже короткого топа - в пупке, и, вытащив её ногу из кеда - во впадине подошвы.
Ехали так долго, что чувствовала уже дикую тяжесть внизу живота, и от возбуждения, и от выпитого пива, а в голове чувствовала восторг и невесомость, как внутри шарика с гелием. Так долго, что в частном секторе на окраине оказалось пусто и тихо как в космосе. Так долго, что почти удалось сдержаться: но потом он ещё открывал калитку, искал ключи, вскрывал бесконечные замки, и крышу сорвало окончательно, зажала его руку между ног - как там, в парке - и обмочилась с восторгом, с полустоном, согнувшись почти вдвое, и вжимая все три руки - две свои, одну его - казалось, куда-то вглубь себя, откуда текло и текло тёплое.
Стала такой же странной, как он - войдя в дом, конечно запросто сняла всё мокрое, в одном топе (отчего ощущала себя более голой, чем без всего) уселась на пол - деревянный, тёплый пол, в доме почти ничего не было. А он вдруг стал совсем другой: нежный, заботливый, почти не странный, её джинсы, трусики и кеды унёс в ванную и там, видимо, сразу застирал; предлагал свою одежду взамен, но не только не прикрылась, но и сидела, широко расставив колени: гелий ещё не выветрился из головы, воздушный шарик летел.
Поставил на пол какие-то вино, сыр, хлеб - сидели, словно уже после всего, усталые, милые, расслабленные, легко болтали, ночь проходила. А потом он наклонился вперёд, протянул руки - и одним движением, взяв её за пятки, опрокинул на спину и обхватил всё между её ног широко раскрытым ртом. И что-то там такое происходило, ей непонятное, словно к вагине прижалось что-то симметричное, идеально подходящее, танцующее на клиторе и медленно пульсирующее по всей поверхности половых губ одновремено, и только напротив входа оставалась тёплая пустота - живая, живая, живая, хочу заполниться, сейчас!
Потянула его вверх, на себя - так же, как он её, за волосы на затылке, расстегнула джинсы (а он всё держал её ступни, так что колени оказались чуть не возле ушей) и член сразу направила в себя - а он задержался у входа, застыл в невозможной позе: на широко раздвинутых коленях, наклонившись над ней, до боли сжав её ноги. И несколько мгновений чувствовала, как его головка про-скаль-зы-ва-ет в неё, словно под действием одной только силы тяжести, а не сознательного движения.
Потом он был в ней, как-то двигался, почти не меняя позы, заполнял, заполнял - но это оказалось совсем недолго, клёво, долгожданно, но недолго, кажется, всего пара движений, и она стала кончать, он держал за ступни крепко, не давал ей свести бёдра, и когда на излёте она открыла глаза - оказалось, внимательно смотрел, улыбался и смотрел внимательно, а вот когда она открыла глаза, тогда только резко вышел из неё.
Одновременно: увидела, как её накрывает первая струя его спермы, и почувствовала, что под ней растекается лужа, промачиваю последнюю сухую одёжку - это он, наклоняясь к ней, опрокинул на пол бутылку вина.
Наутро в доме было прохладно и весь пух на её теле стоял дыбом.
