- Люба, успокойся немедленно! Принеси ска: нет, лучше утюг. Будешь стоять рядом с головой своего Бореньки и если что - лупанёшь. Ясно? Прямо по ране бей.
- Ясно, - сказала, сглотнув. Её дыхание выравнивалось, глаза медленно приходили в норму, втягивались в глазницы. Выражение дикого ужаса с лица сползло. Медленно сползало, начиная со лба и заканчивая захлопнувшейся челюстью.
На пост с утюгом в руке, к сожалению современным, лёгким, встала уже не напуганная девочка, а взволнованная женщина. Встала, как и была, голой, пребывая не в ужасе, а испытывая крупное, колотящее беспокойство.
"Похоже, приказы лучше действуют на тело, а "ну, пожалуйста" на голову" , - мелькнула мысль, отвлёкшая от лихорадочного поиска выхода.
Внезапно раздался перелив дверного звонка, заставивший нас вздрогнуть.
Люба, взрослая женщина, уставилась на меня, подростка, ожидая решения, взваливая ответственность на мои хрупкие плечи. Пусть не на мальчика, а юношу, но никак не на ветерана боевых действий.
- Любонька, успокойся, ну, пожалуйста. Смой кровь, оденься и открой дверь, но никого не впускай, а сама в подъезд выйди, даже если там полиция.
- И что сказать? - поинтересовалась спокойным голосом. - Но это наверняка соседи на шум прибежали, полиция не успеет так быстро: хоть бы не вызвали! - сказала, не глядя в зеркало трогая липкие волосы.
- Скажи, что всё нормально, с любовником порезвились, что больше не повторится: что ты как маленькая, иди уже! Вон, снова трезвонят, - я говорил, вооружившись утюгом и подсаживаясь ближе к голове поверженного противника. Одеться, если честно, попросту забыл.
Люба, со словами "иду, иду, кого чёрт несёт" зашла в ванну и уже в халате направилась на встречу, надеюсь, действительно с соседями. Но и о полиции думалось уже более спокойно - сразу не прибьют, а потом, если что, выкрутимся.
Свет из коридора осветил поле сражения. Прикроватный коврик был куда-то сбит, пол усыпан осколками бело-золотого фаянса, лужи и брызги тёмно-бордовой жидкости, и лежащий на боку белобрысый мужик, примерно сорокалетний, со стрижкой под военного. Лужа под его головой местами схватилась кусками, спеклась и более не прибывала.
- Еле отвязалась, - произнесла Люба, вернувшись минут через двадцать - я успел не на шутку обеспокоиться. Устало села на кровать и продолжила.
- С трёх квартир набежали. Слышал бы, кем меня только не обзывали: репутации моей конец. - Заключила без объяснений. Впрочем, без особого сожаления. - А что он?
- Дышит, не шевелится. Подержи утюг, я оденусь.
- Решил, что будем делать, мужчина? - спросила, пока я одевался, предварительно сбегав обмыться холодной водой.
- Тебе решать, - переложил я ответственность. - Ты его вроде как любишь:
- Мне?! - испугалась Люба. Глаза её полезли из орбит как у краба, заставшего кита за сношением с камбалой. - Ой, он же кровью истекает: - отвлеклась намеренно, решение принимать не желая.
Кровь прибывать давно перестала, но:
- Да, согласен, в больницу бы его. Кто его знает, может кость треснула. Хотя она у него сплошная, сквозь всю башку: ну, так как? - странно, но мой страх улетучился, будто не бывало. Происходящее здесь и сейчас скорее тонизировало, чем пугало.
- Я: я: я не могу! Не могу: - на глаза навернулись слёзы, плечи затряслись, и вся она будто сломалась. Как рессора, на которую давят, увеличивая нажим, не выдерживает, лопается в хлам. Люба опустилась на пол и заревела, подтянув к себе ноги, закрывая лицо руками; утюг, впрочем, не выпуская.
Я хотел было успокоить её насильно, через "ну, пожалуйста" , но передумал. Пусть девочка выплачется. Мне показалось, что я старше её на целый век.
- Я так испугалась, - говорила сквозь всхлипы. - Это не он, не мой Боря: мой так бы не смог: - и снова зашлась в рыданиях. - А тут тело само, не слушаясь: я не хотела, я боялась! Боже, пусть это окажется сном:
- Что, так и дала бы меня забить? - в ответ услышал усиливающийся рёв. - Ну-ну, что ты, я не в обиде, - успокаивал, как мог. Как получалось.
- Это я, я виновата! - воскликнула вдруг. - И ты, ты тоже! Свалился на мою голову, как снег в жару, а всё так хорошо было! - плач подходил к завершению. Истерика прошла на редкость быстро. - Жила - не тужила, любила: как получалось: как умела:
Боря вдруг простонал и перевернулся на спину. Я только сейчас учуял, как от него разило! Как из винной бочки, не меньше.
- Ой! - слёзы высохли мгновенно, Люба вся подобралась.
- По-прежнему любишь его? - я подстегнул события.
- Такого - точно нет! Но он другой, поверь мне! Ты его не убьёшь? - спросила со страхом, хватая меня за предплечье своей левой рукой. Правой крепко держала утюг.
Странно, но такая мысль у меня даже не мелькала. Любе не ответил, а наоборот, спросил.
- А как он вообще здесь оказался? Ключи у него были? - она отрицательно замотала головой и в испуге закрыла себе рот кистями рук, словно побоялась что-нибудь выкрикнуть. На правой ладони по-прежнему болтался утюг.
Я похлопал по карманам куртки и вытащил два комплекта ключей. Показал Любе оба. Удивлённо подняв брови, женщина кивнула на один набор.
- Хм. А он у тебя кто? - Я включил верхний свет и внимательно рассмотрел ключи. Не специалист, конечно, но на одном проглядывались следы вроде бы от напильника. Или надфиля, не знаток.
- Командир роты ВОХРа: Приборный охраняют: зарплата хорошая, шубу мне норковую дарил: ой! - и опять зажала рот ладошками. На глаза Бориной любовницы стали наползать слёзы.
- И кулончики с серёжками тоже? Денежки от семьи отрывал, детишек голодом морил? - ухмыльнулся я и ещё подлил масла. - Жулик он, я тебе скажу, а не честный гаишник, как в Нашей Раше.
Учительница заплакала совсем открыто, не стесняясь. Уткнулась в сильное плечо одиннадцатиклассника, ища утешения и защиты.
- Но-но, не хнычь, решим твой вопрос, - успокоил женщину совсем по-взрослому.
- Он и твой тоже! - напомнила Люба с внезапной злостью. Слёзы высохли чуть ли не мгновенно, лицо полыхнуло ненавистью. От любви до оной действительно один шаг. Даже шажочек.
- Не-а, только твой. Я ушёл и всё, нет меня, а ты останешься.
Я, разумеется, блефовал. Просто так, чтобы оттянуть исполнение опасного решения, которое уже принял.
- Да ты: - нахмурилась было Люба, но я жестом её остановил.
- Воду неси: стакан. Можно из-под крана. И без вопросов! Вообще молчи. Да брось ты наконец эту железку! - Люба удивлённо посмотрела на утюг, который ручкой был надет на ладонь и сидел как влитой. С бешенством стряхнула. Прибор упал на кровать. Прибрала валявшийся на полу скелет ночника, за который запнулась.
Гипноз на бессознательное тело не подействует, остаётся наложить заклятье, наподобие того, что сотворил с Верой. Но опять же, клиент не слышит, значит, для порчи - можно назвать и так, что не совсем верно - нужен носитель. Это будет стоячая вода - текущая не подойдёт. Знания прибывали ко мне в виде полу-осознанной интуиции, капля за каплей, а силу сам догадался, где брать, исходя из испытываемых ощущений, но: не факт. Всё не факт. Старуха, - а я не сомневался в источнике колдовских озарений, - та ещё стерва. Она и насолить может, с неё станется. Но я завёлся и к риску готов. Уже предзаговорный мандраж чую, поколачивает маленько.
Боря, будто специально поторапливая меня, застонал и задёргался, намереваясь скоро вернуться в сознание. Мне пришлось сесть ему на грудь, коленями прижать руки к торсу. Напротив меня, за головой любовника, на корточках раздвинув ноги, замерев по команде, расположилась Люба. Ей был дан строгий приказ: как только я кивну, необходимо протянуть мне правую руку, чтобы я за неё взялся, а левым мизинцем начать мастурбировать. Да, я решил в качестве дополнительного источника силы попробовать использовать энергию женской разрядки, потому что помнил, как взвывал мой котёнок, особенно когда я находился в Любе, так сказать, в ближайшем контакте. Чистое предположение, основанное на рёве крупных кошачьих, слышимых глубинным слухом или душевным нутром ощущаемое. Может, депрессия от наведения чар последует не такая брутальная, какая была после Верки, и с ведьмой по душам потолковать получится.
В моей правой руке стакан с водой, понесённый к полуоткрытому рту Бори, я начинаю заговор. Читаю плавно, ритмично с подвываниям в нужных местах.
- Вода белая, вода синяя, вода с гор бежит, да вперёд. Вода кружится и сливается в сей сосуд, где стоит круглый год. Сотворяется в нём заклятие, пригласит оно в долгий путь. Ты забудешь всё, что случилось тут, зарастёт быльё трынь-травой, только Любонька пусть останется путеводною жаркой звездой. Пусть на сердце твоё ляжет сладкий груз, груз томления по мечте, а мечта твоя свет-Любашенька, дать ей счастие нужно тебе. Есть у Любоньки славный Петя - друг, привечай его, не забудь. Не ревнуй его, а люби как есть, станет он тебе лучший друг. Как глотнёшь сейчас зелье важное, так исполнится приворот. Будет действовать нескончаемо, полный век, а не месяц, не год.
Киваю Любе, беру её руку, дожидаюсь оргазма и в момент, когда губы, сжавшиеся в ожидании чего-то противного, невыносимо болезненного или, наоборот, невероятно приятного, расслабились в счастливой улыбке, лью воду из стакана, стараясь попасть Боре в рот.
Как это оказалось сложно! Под конец речитатива, - у меня в голове звучал ритм неспешного рэпа, - Боря задёргался, замычал, и пытался открыть глаза - яблоки под веками танцевали так, что ансамбль Александрова обгадился бы от зависти, если бы полным составом стоял рядом. Мне пришлось, помимо чтения наговора, слова которого были обдуманы лишь наполовину, остальное - экспромт, отвлекаться ещё и на удержание ногами взбрыкивающего клиента.
Глотнул он едва ли дважды, большинство воды выкашлял. Но тут количество не важно, главное - сам факт глотка. Я понял, что заклятие получилось, когда ощутил извлекание из меня, из самой глубинной глубины моей сути, из души и тела, жёсткого стержня, который крепил там что-то важное. Хотя нет. Сейчас не массивную основу вытянули, на которой держусь я сам, как личность, как это случилось в прошлый раз, а так, единичную арматуру, малозначащую проволоку. Но гордости, радости, ликования от успешного совершения первого осмысленного приворота-заговора я лишился.
