В день 12 января 1897 года я получил конверт от своего товарища из Санкт-Петербургской губернии, в коей он служил Ротмистром в одном из уездных городков с живописными, по его словам, видами и по приятному бесовской трактирной разгульностью. Получив дозволения от вышестоящих чинов, я ближайшим экипажем отбыл по снежным равнинам в край своих надежд на возможность с удивительным весельем прокутить жалование за два месяца. Нас было пятеро однокашников. Но в житейской дружбе остались только я и Александр.
За мыслями и рассуждениями я не замечал как летят часы. 2 дня у меня ушло на дорогу. Достаточно быстро по меркам условий. На постоялом дворе в полпути от места назначения, не опрятного вида человек постоянно твердил про бурю. Дескать колено его пережило не лучшие дни и теперь крайне чуткое к погоде. Неверие вполне понятно от моего лица, забрав мысли о ней и забив их в дальний угол моей памяти о поездке, я не тревожил себя, да бы не накрутить на плохое и нелепое, ничто не омрачит мои планы. Так ли мало мужчина в свои четверть прожитого века надеется на положительное? Мысли кромешные изгоняются как опечатанный портовик из петровского трактира.
Тем не менее, кошка на сердце, с упорством провинившегося кадета - заучки, точила свои чёрные когти. Отвык я уже от авантюр. Всё мне дом уютный да грелку в ноги. Порой сам себе поражаюсь, ещё пяток лет назад я мог ночь провести в дурмане загула, день трудиться, а вечер подарить духу повесы. Что случается с нами в этот жизненный период? Вопросы вечные: кровь да судьба. Может я, не заметно для себя, поддался на уговоры покровителей. Они видят мою жизнь от своих седин и всё вымеряют по годам. Вот я за десятым чином, а тут уже и первая звезда на сердце за заслуги. Дети, что за мной каждый шаг чеканят и жена при белом платке да соболе на шее.
Мерзко проглотив комок из желчи бесполезных рассуждений я продолжил свой путь к приветствию друга.
Томик трудов почивших философов постоянно встречался с моим носом по вине дрёмы. Да покуда ждать, то можно. Но прочь печаль и вот она хулиганская мурашка восторга пробежала по спине. Я почти на месте и крыши домиков с окраины струили дымок ровными столбцами прямёхонько в небо, это к морозу, но погоде ясной. Ошибся бес с постоялого двора, типун ему на язык! Серость улиц играла на манер старика Петербурга, улицы простых людей были более пёстрые, не весь рабочий люд был грамоте обучен и ставни лавок украшали, не дать не взять, полноценные выставки с демонстрацией услуг. Вот брадобрей, скорняк и лавка с овощами. Зажиточные же кварталы протекали как унылая река. Мостовые биты, дома серы, а люди скучны как праздник начала урожая в германских провинциях.
Экипаж с шумом остановился у, обозначенной письмом, гостиницы. Это был не Царский Двор но место уютное. Встретил меня ямщик в ношенной, но опрятной форме. Поправив фуражку, он смешно пробормотал с вопрошением моё имя сквозь густые усы, что носили, по моему мнению, только отставные адмиралы. По его словам меня следует доставить в дом на озере по распоряжению Александра. Мой скромный скарб можно оставить в гостинице. Шурка чертяка, не может он без высокопарных встреч. Вымолил у полковника дом отдыха офицеров на один день для широкой встречи. Безусловно это было лучше лоханки с щами не первой свежести и кислого вина из местной харчевни, а ведь раньше нам и такое казалось благом.
Спустя час томительного ожидания и уже приевшегося ровно-белого пейзажа ямщик доставил меня к домику у озера. На поверку этот домик оказался не дурным местом. Искусно рубленный дом в два этажа с, припорошенной снегом, летней беседкой и баней на дюже крепкий взвод кавалеров. На пороге стояла девушка в шубе из чернобурки и с вопрошением смотрящая на меня. Ямщик сказал, что Александр прибудет к вечеру и порекомендовал меня юной особе с крылечка. Я решительным шагом озябшего путника зашел в дом. Обстановка говорила о хозяйских замашках офицеров полотнами сражений и прочими изысками. Меня же волновал только очаг, который оказался горячим, но окончательно прогоревшим.
С тихими проклятьями я бросил пару щепок в рыхлые пепельные холмы очага. Огонь занялся с неохотой, но моё усердие и берёзовый просушенный дровник принесли свои плоды. Шумно рухнув в кресло я безманерно посмотрел на девицу. Она всё это время стояла поодаль и наблюдала за мной. Холодный взгляд говорил о тревоге и недовольстве ситуацией. Она подала мне бокал тёплого вина с пряностями и резкой манерой объяснила, что тех, кто должен быть тут, включая её брата Александра вызвали вышестоящие и они прибудут только вечером более поздним.
Будь я проклят! Это была Евгения! А ведь я ее помню совсем крохой. Теперь же предо мной стояла статная девушка 18 лет. Она мяла в пальцах шелковый уборный платок и заметно переживала. Я извинился за не достойное поведение объяснив его усталостью с пути и не успел договорить высокопарные речи, положенные воспитанному человеку, как нас жестким порывом ударила пурга. Похоже пропойца из придорожного трактира был прав. Я выглянул в окно и с ужасом подметил, что стихия не шутит. Но как быть? что будет с нашим вечером? Как прибудут гости в такую непогоду? Вопросы угнетали и я вернулся в кресло. Евгения шумно выдохнув, ушла на второй этаж. В покоях ей было комфортнее. Очаг крутил пламенем и калил камни точёные на манер ионических колонн. Не сопротивляясь, я погрузился в дрёму.
Меня разбудили шаги. Девушка мерными шагами ходила по комнате, звучно чеканя каблучками по паркету. Причитала о невыносимости ожидания и о судьбе бедного братца. Я встал и подошёл к ней. Осушил залпом остывшее вино и монотонным голосом пробубнел успокоительные слова. Евгения улыбнувшись уголком губ сказала, что я не умею успокаивать. Она подошла ещё на шаг ближе прижалась щекой к моей груди. Ей было страшно. Тихим, уставшим голосом Женя изрекла "Я помню тебя и вижу, ты помнишь меня." я впал в ступор. Она приподнялась на носочки и слегка поцеловала меня в щёку. "Не откажите даме в маленькой тайне" попросила она и взяв меня за руку подвела к софе турецкого плетения.
Присела и вопросительно посмотрела на меня. Столько мыслей и противоречий наполнили моё сознание. Осипшим от сухости в горле голосом я сказал, что не подобает девушке вести себя так, манеры должны быть всегда и во всём. "Да к чёрту манеры!" вскрикнула Евгения "Всю мою жизнь меня держали в стальных оковах правил написанных людьми без собственной жизни и мнения! Когда маменька покинула этот свет я ушла с головой в эти тонкости воспитания, под неустанным надзором семьи скрываясь от боли и ужаса. Ну не могу я так больше. На много вёрст в округе ни одной живой души и дайте мне, то чего сами хотите и чего хочу я. Буря скрыла нас от всех, что же это как ни судьба?". Она потянула меня за руку и усадила рядом. Её глаза страдали вопросом, а отражавшиеся в них всполохи огня из камина завораживали меня.
Мягкий поцелуй помог мне придти в себя. "Женечка, поднимитесь в свои покои и дайте мне несколько минут" прошептал я. Она широко улыбнулась, поднялась с диванчика и грациозно веля бёдрами ушла не оборачиваясь на второй этаж. Что же я творю: нет мне прощения и кара будет нестерпима: думал я взявшись за голову. Но как же она хороша. Будь я трижды проклят если не позволю себе эту ночь. Все противоречия и сомнения лишь отнимают время. Сбросив сюртук и дорожные сапоги, я решительно двинулся за мечтами этой ночи. Тускло освещенная лестница мерным скрипом нарушала тишину дома. Почему то я пытался идти тише, видимо робость и страх спугнуть свою удачу держали меня очень крепко. В покоях Евгении было достаточно светло от лампы на столе, резкие линии теней вальсировали на стенах.
Она сидела на краю кровати, одета в тончайшую ночную рубашку, арабская вязь ленты обнимала её под самой грудью, а фигура просвечивалась сквозь тончайший хлопок в свете свечи.
