Пока за окнами не стемнело мы с тетей ходили по дому обнаженными. Некая отдаленность от людей позволяла нам чувствовать себя дикарями.
Ощущения, я вам скажу, незабываемые. Тетя вела себя так естественно и не принужденно. Я совсем забыл, что, вообще-то, исходя из этики и морали, на ней должен быть хотя бы халат. Время от времени, я лишь ловил себя на мысли, точнее сказать на взгляде, который стремился залезть в ее укромные места.
О том, что это не хорошо, я знал, но ничего поделать не мог. Глаза переставали мне подчиняться, приходилось буквально перетаскивать их в сторону, но они, пружинками, прыгали обратно.
Сейчас я понимаю - тетя со мной играла. Если кто думает, коли она была голая, то все ее прелести были мне доступны. Вовсе нет!
Грудь - да! И волосы она не стала сматывать в клубок, при движении они волнами ложились, то на одно плечо, то на другое, или спадали на спину, - изогнутую, плавно переходящую в две упругие плотно-прижатые друг к другу ягодицы. Но то, что там, где, если смотреть сзади, чернели реденькие волосики, а спереди было покрыто аккуратным курчавым треугольником, для меня было и по-прежнему оставалось пока загадкой.
Даже наклоняясь, тетя сжимала ноги и напрягала ягодицы. Какие они красивые в напряжении, с ямочками! Словно насаженные на ножки, даже нет, - словно их продолжение. Под правой коленкой у нее, извилисто, змейкой пробегала тонкая голубая вена.
Когда все дела были сделаны, мы поужинали. До полной темноты оставалось часа полтора, тетя зажгла керосиновую лампу и, обогнув талией кожаный валик подлокотника, устроилась с ножками на старом диване, что стоял в комнате деда.
Ну, я вам скажу! Я снова захотел стать художником. Хоть тетя и была смуглянкой, но на фоне полутонов, отблесков лампы и на черной коже, линии ее обнаженного тела словно засияли. Бедра были плотно сомкнуты, а на них покоилась книга.
- Ложись рядом, - проговорила она.
Я пристроился головой на ее колени. Тетя приподняла книгу и моему взору открылась ее грудь с продолговатыми сосками и название книги на развороте. Чтобы как-то оправдать свой взгляд и маленькую хитрость - устраиваясь удобнее, я коснулся ее соска носом и прочитал название вслух: "Джейн Эйр" и автора "Шарлота Бронте".
- Хочешь, я тебе почитаю? - спросила тетя, проведя по груди рукой, немного помяв ее.
Я угукнул и нагло улегся головой ей на колени. Теперь мне были видны оба соска.
Расставшись с грудью, тетя перевернула страницу и зачитала:
"Если бы я оставила позади уютный семейный очаг и ласковых родителей, я, вероятно, в этот час особенно остро ощущала бы разлуку; вероятно, ветер родил бы печаль в моем сердце, а хаотический шум смущал бы мой душевный мир. Теперь же мною овладело лихорадочное возбуждение: мне хотелось, чтобы ветер выл еще громче, чтобы сумерки скорее превратились в густой мрак, а окружающий беспорядок - в открытое неповиновение...".
Она читала и читала, а я был полностью поглощен лицезрением ее сосков. Так близко я еще их не видел. Свет от керосиновой лампы немного оттенял ее небольшую грудь, но я все равно разглядел, что она состоят из аппетитных бугорочков с сосками словно малина. Нет, у тети они были темные и продолговатостью похожи на ежевику. И чем больше я на них смотрел, тем больше бугорки наливались соком и меняли цвет, но возможно это лишь обман освещения.
Тетя перестала читать и немного отодвинула лампу, погружая груди в полутень.
- Тебе не интересно? - спросила она.
- Интересно! - всполошился я тем, что сам все испортил.
- Сходи, закрой ставни...
Тетя отложила книгу, приподняла мою, ставшую тяжелой, голову.
- Ну, не упрямься! Закроешь и придешь...
Делать было нечего. Я встал. Проклиная себя за то, что не мог хотя бы время от времени переводить взгляд на книгу, делать вид что слушаю, нехотя поплелся на улицу. Но по дороге ускорил шаг, чтобы быстрее вернуться.
По моему возвращению, тетя сидела на диване в той же позе, только в руках не было книги. Фитиль керосиновой лампы был поставлен на минимум.
- Ложись, - тихо произнесла она. В полутьме загадочно блеснули ее глаза.
Я снова устроился у нее на коленях, как на подушке, ухом прижался к треугольнику. Курчавые волосы лобка оказались такими мягкими, живот теплым. Тетя провела пальцами по моим кудрям, вкидывая их вверх.
- Нравиться?
- Что?
- Грудь. Ты же ее рассматривал?
- А можно снова потрогать.
- Можно, но лучше я сама.
- Сама потрогаешь?
- Нет...
Тетя немного наклонилась и левая сторона груди, соском, прошлась по моему носу, поддела нижнюю губу и приоткрыла мне рот.
- Не двигайся... - прошептала она.
Ее сосок толкнул мою верхнюю губу, приоткрывая рот еще больше.
Я слышал стук ее сердца, сначала он был мерным, но потом стал убыстряться.
Сосок освоился на моих губах и проник к языку...
- Потяни его, - снова прошептала тетя.
Я обхватил ее "ежевику" , стал посасывать. Сосок имел сладковатый привкус, приятно пах чем-то очень знакомым.
- Я грудь парным молоком умыла. Нравиться?
Нравится - не то слово! Я готов был съесть "ягодку" и невольно ее куснул. От чего тетя вздрогнула и простонала.
Испугавшись, я замер... Пока не услышал:
- Еще! Укуси еще, не бойся...
Покусывая сосок, слыша тихие тетины стоны, я почувствовал, как ее рука прошлась по моему животу и нашла "отличие". Оно не находилось в боевой изготовке, но тете это даже понравилось. Постепенно мой потенциал входил в норму, и уже не спускал курок от трения об трусы. Проведя пальцами по крайней плоти, она собрала нектар, поднесла к своему носу, глубоко втянула.
- Какой ты вкусный. Мужчиной пахнет.
Она поменяла сосок. Я уже сам поймал его губами. Тетя не выпускала моих рук из своей, не давала им свободы. Да я и не пытался высвободиться из сладкого плена.
- Немного отодвинь голову к коленям и повернись лицом к животу, - шепнула она, опуская свои пальцы в моем нектаре снова к "отличию" и немного раздвигая ноги.
Я отодвинулся, скользнул глазами по ее пупку, впервые увидел влагалище. Оно не было раскрыто полностью, только чуть-чуть. На одной из его припухших желанием сторон, - как я потом узнал, они тоже назывались губами, внешними, - висела мутная капелька. Медленно стекая под тетю, она благоухала. Мне захотелось запихнуть этот запах в себя, наполнить им легкие...
Я так и сделал.
- Парным молоком... пахнет? - не в силах говорить, обрывисто произнесла она.
Тетя гладила, мое отличие от девчонок, время от времени поднося пальцы к своему лицу, а я лежал на ее коленях и вдыхал аромат женщины. И чем больше она гладила, а я вдыхал, запах становился сильней, капли множились.
Словно речной жемчуг, капельки стекали по обеим сторонам чуть приоткрытого таинства. Тетя приостановила поглаживание моего "отличия" , и я увидел, как ее влагалище стало сжиматься, словно всасывая что-то и выбрасывая, всасывая и выбрасывая.
Я вспомнил детский киножурнал "Хочу все знать". Однажды, в нем был сюжет о цветах - в ускоренном темпе показывали, как они, распуская лепестки, тянуться к солнцу и снова прячутся в бутоны на закате. Лежа головой на коленях тети, я наблюдал нечто очень схожее - влагалище, то собиралось в бутон, то распускалось. Сначала быстро, потом очень быстро, и, остаточно, медленно.
Тетя перестала постанывать, ее рука на "отличии" снова ожила, оно никак не могло разрядиться.
- Ты чего? - тихо произнесла она. - Перевозбудился?
- Я вместе хочу, - ответил я.
- Горюшко ты мое! Я уже...
- Как - "уже"? - вместе с вопросом и мое "отличие" воспаряло твердостью. - А руки?
- Мне и твоих глазенок хватило. Ладно, только для тебя... Вон, как яички подвело.
Тетя выпустила меня из плена свободной руки, поднесла освободившуюся ладонь к влагалищу, двумя пальцами поймала в нем какой-то бугорок и потерла его словно сосок. При этом она стала быстро работать с моим "отличием"...
- Сейчас... Сейчас...
