И тогда он не выдержал, деловито разложил ее на на спине на подушках и уже не жалея, вошел в нее по самый корень.
Она распласталась под ним с вывернутыми ему навстречу потными ляжками и фиксированно подставленной вагиной, в которую барин теперь входил по самую репицу.
Его нижняя челюсть отяжелела и безобразно отвисла, как у борова. Его колючая борода ездила по груди, шее и лицу этой блядушки, он терзал и мучал ее, но в этом мучении, в этой боли выплавлялось какое — то неслыханное наслаждение их обоих, а Аграфена в это время высокомерно смотрела на них, закусив губу, яростно надрачивала себя и думала, что простыни из под них теперь придется выкинуть, их не отпарить и не отстирать от той слизи, крови и пота, который выделяют любовники.
Бой баба знала, как трудно сейчас Ксюшеньке, как глубоко и больно пробивает ее этот боров, растягивая ее вагину под свой размер. Знала она так же, что если Аксинья пройдет это мучение, то испытает блаженство неслыханное, распробует вкус настоящего секса.
- Терпи милая, - увещевала она крестьянку. - Тешь барина. Такая она наша бабья доля трудная, да тяжелая.
А девка вдруг как - то живо задвигалась под этой тушей, заелозила, вцепилась когтями в спину помещика, подкатила глаза, напряглась и обмякла, разом став и вялой, и блеклой, как морская звезда, выброшенная на гальку.
Аким Анисимыч сграбастал ее ягодицы, в последний раз натянул ее на себя, и слил в нее свою сперму.
Потом, широко взмахнув рукой, отвалился и замер, тяжело дыша. Все таки его годы брали свое, и такие вот заезды с молодыми девками давались ему все труднее.
Потом он осушил два ковша квасу, а Аграфена обтирала его полотенцами да салфетками - пот с него сходил буквально ручьями…
IV.
Митька всю ночь не знал покоя. Сам не свой он блукал вокруг дома, пробовал заглянуть в окна, да вот беда — высоко. По тому, что свет в опочивальне барина горел всю ночь, несчастный муж понял, что оргия там продолжалась до рассвета. Дворовой сторож Свирид, то жалел, то гнал его, то пугал своей колотушкой, то грозил, что натравит собак.
А с рассветом, лишь только дворня отворила изнутри засовы, Митька вскользнул в дом, прокрался к опочивальне на цыпочках и заглянул туда.
Голый барин, безобразно распластавшись, храпел на спине, рядом с ним тулилась голая Аксинья, которую хозяин во сне прижимал к себе тяжелой лапищей.
Растрепанная голова девки лежала на его груди, а рука на его лобке.
Обманутый муж, сошел во двор и устремился к конюшне. В его голове, где прежде бушевала ревность, да клубился туман неизвестности, теперь была полная ясность, его мысль работала четко.
На конюшне он нашел кучера Омельку, который спал без задних ног на топчане под яслями Люцифера, тихо вынул из его голенища аккуратно сложенную вчетверо плеть и вернулся в дом.
Уверенной походкой он прошел в опочивальню и там жестоко перекрестил той самой плетью барина, а затем и жену.
- Ненавижу, блядь, - сказал он ей, и бросив орудие возмездия у кровати, вышел вон.
Аксинья покидала барский дом около полудни. До того там шло следствие по делу о холопе, поднявшем руку на дворянина, и она была свидетельницей.
Потом, когда ее отпустили, она еще долго стояла в передней и не решалась уйти.
- Чего тебе, гремыка? - Спросила у нее Аграфена.
- Как же так, матушка Аграфена Ниловна, - прижала руки к груди Ксюша, - а гостинец обещанный.
- Гостинец, - зло ухмыльнулась баба. - Сейчас будет тебе гостинец.
Она ушла в комнаты, но скоро вернулась, вложила в руки этой чумичке банку слежалой пудры, да сухой тульский пряник.
V.
Второй день шли бои под Хертвисом. 51 пехотный полк Русской армии занял стратегически выгодные рубежи. Рядовой 12 роты, Дмитрий Манин, в накрест перепоясанной на груди белыми ремнями поношенной гимнастерке и выцветшей солдатской бескозырке с пуговицей, как и другие бойцы, лежал на склоне, вцепившись руками в землю, и готовился к рывку.
Бушевавшая два дня буря внезапно стихла, и рев кавалерии, пошедшей в атаку с фланга, всколыхнул долину.
Божья коровка бесстрашно побежала по указательному пальцу бойца, взобралась на самый его кончик, отворила и расправила крылышки.
Митька поднес палец к глазам и стал жадно рассматривать это удивительное насекомое. А оно вдруг взлетело и, сносимое легким ветром куда — то в сторону, растворилось в воздухе.
Бойцу нестерпимо захотелось улететь за ней, в ее неизведанную даль, где нет страданий и боли, а есть только бесконечный простор и синее небо.
И он встал во весь рост и закричал «Ура», раньше времени поднимая в атаку роту.
Он бежал, неуклюже, спотыкаясь на слабых, разъезжающихся ногах. Земля, скрипя и качаясь, медленно прокручивалась ему навстречу всеми своими камнями, ямами и кочками. Всеми своими параллелями и меридианами.
Он бежал уже ни о чем не думая, не чуя ни тела, ни ног. Он еще не знал что — где - то впереди уже выпущена пуля, и он неуклонно сближается с нею.
«Страницу и огонь, зерно и жернова,
Секиры острие и усеченный волос -
Бог сохраняет все, особенно — слова
Прощенья и любви,
Как собственный свой голос»...
