«Ишь как вскочил на молодуху», - зло мелькнуло у нее в голове, вместе с позывом вломиться на антресоль, спугнуть любовников, устроить скандал, оттаскать за волосы эту проститутку, но лазутчица страшным усилием воли взяла себя в руки и снова прильнула к щели.
Она никогда не позволяла себе вольностей в супружеской постели, всегда старалась держать себя в руках, хотя порой, охочий до любовных утех Анисим, прожигал ее очень крепко. И,теперь, видя его с другой, жена невольно сравнивала себя в молодости и ее и, увы, признавала, что не могла дать супругу подобное. Настасья была и красивее, и горячее, и бесстыднее.
А он, как голодный кот дорвался наконец до сметаны и самозабвенно наслаждался сочным интимом с молодой, игривой девкой. Он всегда умел, что плотно поесть, что сытно упиться сексом.
Его уродливые, тяжелые не по тельцу яйца, похожие на дыни в авоське, низко качались на тонких нитках мошонки и слегка шевелились.
Дед просто перся от того, что заарканил такую молодку, он с интересом, по хозяйски, не спеша обсматривал ее, блаженно прикрывал веки, тянул как гусь морщинистую шею, одобрительно гладил любовницу по голове.
Этот паук словно отравлял ее собою, чтобы потом, в свою очередь, ужалить ее в самое естество и выпить из нее все соки до суха.
А молодка сменила ногу, уперев в половик второе колено, глянув деду в глаза, нежно приняла на ладонь его яйца, как бы шутя взвесила их, сказала:
- Ого! - И, снова преданно взглянув на отца, тихо засмеялась.
А он как — то дурашливо высунув язык, уже вовсю гулял руками по ее телу, тянулся к ее ягодицам, дразнил пальцем ее анус, тискал груди.
Он ее возбуждал этой вроде бы грубоватой прелюдией, и она возбуждалась, жадно впитывая его ласки, и понимая, что это не грубость, а особый, самцовый опыт. Она текла, ее смазка уже покрывала губы, соски развернулись, налились, окаменели и теперь дерзко торчали в стороны, как мизинцы. Порой она благодарно, как попало, наугад целовала любовника в запястье, в бедро, в живот, потом с особой страстью заглатывала член и в нетерпении перебирала ногами, комкая половик.
Этот чертов дед своими легкими, но точными касаниями уже раскалил ее до бела, ее вагина налилась и раскрылась так выпукло и подробно, как кочан капусты, она словно собиралась снести яйцо.
Она понимала, что совершает грех, но эта мысль была так упоительно сладка!
- Завтра же выгоню эту курву сисястую из дома, - заходилась в ярости старая баба. Она явно завидовала сопернице, мужу, этому чердаку, их постели, но не могла признаться себе в этом, - свили срам, падлы, на моем половичке, который я связала вот этими рученьками.
Сердце уже не то что стучало в груди у больной пенсионерки, оно скрипело как мельничные жернова. Не в силах больше глядеть на эту подлость, бабка спустилась в спальню. На этот раз лестница не звучала не потому, что женщина осторожничала, а потому, что она еле ползла.
В комнате Пантелеевна дрожащими руками высекла из пластикового лепестка таблетку, сунула в вялые губы, осторожно слегла на постель, прислушалась не столько к дому, сколько к себе.
Недавняя злость сменилась в ней какой — то слабостью, беспомощностью и жалостью к себе, к сыну а еще… это жутко сказать, она вдруг поняла, что открывшаяся ей сцена как — то нехорошо и непривычно взволновала ее вот именно не своей бесстыжестью, а какой - то своей … ну, красотой, что — ли. И баба вдруг ощутила, что сама увлажнилась снизу. Ей самой нестерпимо захотелось раздеться, разогреться, воспламениться, ощутить себя голой в их с Анисимом постели, потереться грудью и лобком об его простынь, обнять и стиснуть его подушку, вдохнуть его запах и тихо сгореть до пепла.
И еще осознала она с предельной ясностью, что, несмотря ни на что, любит своего непутевого Анисима, и вот эта его показная измена лишь подстегнула эту задремавшую было любовь.
Обманутая жена уронила голову на постель, глубоко и бесшумно разрыдалась, и слезы ручьями текли по ее морщинистым щекам, по плечам, сочились на одеяло. Она плакала о своей загубленной молодости, о зря прожитой жизни, о чем — то важном, что безвозвратно ушло он нее, так и не сумев сказать главное.
А потом старуха решительно поднялась на ноги и снова поплелась на чердак, откуда теперь доносились смачные шлепки и стоны.
Теперь она шла с твердой решимостью наказать преступников, но едва свет из дверной щели чердака упал ей на лицо, выхватив из тьмы ее злой, пытливый глаз в сетке кровавых прожилков, она уронила руки и разжала кулаки.
На постели, стоящей под скатом крыши, прямо напротив двери, свекор сверху жарил сноху с ритмом и азартом молодого.
Лежа под ним, она держалась руками за его упертые в постель по сторонам ее тела руки, как за качели, и азартно подмахивала ему. Пантелеевне даже казалось иной раз, что она зло скрипит зубами.
Она жадно принимала его по самый корень, смачно всасывая как помпа, и не мигая, яростно, смотрела снохачу в глаза.
Да, в этом было что то насильственное, словно она отдавалась ему не по своей воле, словно кинула себя с отчаянием, как кидают последнюю кость «На, подавись»! и теперь вошла в азарт сама, кинулась как в омут и отдавалась целиком, охотно, сполна, поскольку терять уже было нечего.
Да, он глубоко вспахал ее розовую борозду, та широко расступилась, бугрясь своими узловатыми краями.
Порой, утопив свою корягу в ней до дна, старик останавливался, тянул шею, трогательно прикрыв веки, высовывал язык и лез целоваться, и сноха, чуть приподнявшись на локтях, так же с закрытыми глазами, тянула свой язык, и они жарко сосались, обнажившись до дна, до самой своей сути телами и чувствами, и он — горячий и опасный — сидел глубоко в ней, и она плотно охватывала его своим пульсирующим влагалищем. И своими гениталиями они чувствовали друг друга острее и ярче, чем ртами и телами.
Крепкое тело члена, распарывало ее вагину, как острога рыбу и было чем — то похоже на сосиску в тесте.
Так, будучи тесно оплетенной своим похабным тестем, изнывая от неги, стыда и страсти, Настя внезапно стала понимать, что подходит оргазм. Не помня себя, она уперлась в грудь любовнику руками, словно желая столкнуть его с себя, жестче стиснула зубы, взглянула на дверь, различила свекровь, и, в последний раз отчаянно подмахнув свекру, схватив его за ягодицы, так натянула его на себя, словно стремилась всосать его в самое свое естество, и стала бурно кончать, извиваясь в судорогах, разбрасывая мокрые волосы по подушкам.
Старуха сама не поняла как скатилась с лестницы. Она ушла в тень под ступеньками, попробовала прислушаться.
Ее сердце все еще заходилось в груди, но постепенно оно успокаивалось, входя в естественный ритм. Пантелеевна утолила свое любопытство, и это, почему — то, благотворно влияло на ее организм. Вверху теперь была тишина, старуха знала, что деду надо отлежаться, а может еще и таблетки будут нужны. Как бы еще, дураку старому, «Скорая» не понадобилась. Э-э, раскрылась медовая ловушка, а он, несчастный, и рад скакать. Тьфу!
Баба попыталась вспомнить, где у них лежит валидол.
Ей больше не хотелось плакать, ей хотелось пить и было почему — то очень интересно, как дело пойдет дальше. Страхуясь рукой за перила, она осторожно поднялась на несколько ступенек. Выше было нельзя, греховодники включили верхний свет в комнате, и он теперь освещал площадку перед заметно приоткрывшейся дверью.
- Да говорю тебе, я видела ее, - уверяла свекра сноха.
- Не боись, старуха такая дура, что сразу бы устроила истерику. Спит она. Весь день была в лесу.
- Что дальше, Анисим Матвеевич?
- Что, что, жить будем, я теперь вас не отпущу.
- Ну, у нас ведь ни работы, ни денег. Что мы есть будем, во что одеваться? У меня на зиму ничего нет и у Андрюшки тоже.
- Как нибудь разберемся.
- А это правда, что вы нашли клад?
Старуха внизу выпятила губу и многозначительно подмигнула сама себе.
- Ишь ты, какая быстрая! Может спросишь еще, где он спрятан? Денежки, милая, они тишину любят, - рассуждал Анисим.
- И что, никогда мне не скажете?
- Я, Настена, стольких повидал всяких - разных, охочих до моего клада, был бы болтуном так уж давно бы на бобах остался.
- Да мне — то можно сказать, я не разболтаю.
- Может и скажу. Будешь покорной, да ласковой, и я к тебе - со всей душой. Будешь?
- Буду, да.
- Ну вот и умница.
- А если ОНИ узнают про нас - Андрей, мать?
- Мы же не будем с тобой открыто миловаться. Будем блюсти конспирацию, у нас у бухгалтеров это первое дело.
- Все равно опасно.
- Да ничего опасного, узнают, пусть знают. Я тут хозяин, поняла?
- Да.
- Но и ты лишнего не жужжи. Между мной и им предпочитай меня, но так чтоб не очевидно.
- Поняла.
Раздался звук поцелуя.
V.
К завтраку Анисим Матвеевич и Настя не вышли. Хмурый, растрепанный Андрей с больной головой вяло ковырял вилкой в тарелке, Пантелеевна хлопотала у плиты.
- А что, мамань, кроме яичницы ничего нельзя было приготовить?
- Жри, что дали, - огрызнулась мать. - Она была явно не в духе. - Яичница ему не нравится, а ты тех кур растил, ты за ними ходил?
- Что ты злая такая, тут голова раскалывается, так нет же, еще мать добавляет…
Хозяйка скомкала передник, устало опустилась на табурет напротив сына, подперла щеку рукой и долго и внимательно глядела на него.
Потом вздохнула, встала, открыла холодильник, достала бутылку, налила стопку, подвинула сыну.
- Пей.
Тот как — то очень бодро замахнул пойло, безумно блеснув очами и едва не коснувшись затылком позвоночника и живее задвигал челюстями.
