– Убери руку! – Моисей Яковлевич вновь прибавил размаха и мощи своим ударам.
Обжигающие шлепки под жужжащий аккомпанемент выбивалки посыпались на мои ягодицы секущим ливнем. Но мои пальчики уже коснулись заветной горошины. И ничто не смогло бы оторвать их от этого центра наслаждения. Четырьмя мокрыми пальцами я изо всех сил старалась прикрыть свой позор, а большим, заведенным за ладонь, надавливала на разбухший от возбуждения клитор. Мои крики превратились в гортанные стенания. Моя боль превратилась в удовольствие. Каждый удар отзывался импульсом в недрах моего либидо. Кажется, Моисей Яковлевич продолжал требовать, чтобы я убрала руку, и порол меня выбивалкой с удвоенной силой. Но боль теперь отзывалась во мне фонтаном наслаждения, а звуки доносились глухим эхом, как до утопающего через многометровую толщу воды. Мои стоны, гневные приказы моего экзекутора, свист его орудия – все потонуло в водовороте, захлестнувшем в один момент мой истерзанный разум.
На секунду сознание вернулось ко мне, когда я поняла, что вот-вот кончу на глазах у свекра. Отчаянное усилие собраться и не допустить последнего постыдного падения. Но моя жалкая попытка несопоставима с могуществом обрушившегося на меня цунами. Мои стоны оглашают гостиную, моя голая попа агонизирует на возвышении подлокотника, мои пальцы сжимают клитор и тонут в потоках смазки, извергаемой моим сокращающимся влагалищем.
Шлепки прекратились. Моисей Яковлевич все понял. Страшный стыд вдавливает мое лицо в сидение дивана. Я чувствую, как рука свекра гладит меня по волосам.
– Зоинька, тебе хорошо было?
От его крокодильей доброты мне становится еще в сто раз стыднее.
– Зоинька, я знал, что тебе понравится.
Не глядя ему в глаза, я приподнимаюсь. Одним быстрым движением натягиваю трусы и леггинсы. Попа тут же напоминает о себе кошмарным жаром.
– Мне пора. Я с работы отлучился… – Моисей Яковлевич посмотрел на часы, засуетился и заметался по комнате. Но вдруг замер как вкопанный. – А кто шторы раздвинул? – Паника перекосила его лицо.
– Я…
– Ты что! А вдруг кто увидел бы! – Моисей Яковлевич, не выпуская из рук выбивалку, бросился сдвигать шторы, вновь погрузив гостиную в затворническую полутьму. Одолев их, он поспешил к выходу. В дверях остановился. Я не глядела на него.
– Зоинька, ты прелесть.
Я не двигалась, пока не услышала, как захлопнулась уличная дверь. И еще долго так стояла, пытаясь уложить в сознании произошедшее.
