- Пока не надо, а то он тут заблюёт мне всю квартиру! - остановила Лера подруг.
- Ну, сожрёт всё обратно, вылижет всё потом языком!
- И спустим ему всю шкуру!
- Так грязи всё равно останется! Подрессируем и дальше его конечно, со строптивостью справимся!
- Дайте его мне! - и Женька, взяв цепочку и нахлёстывая Олежку плетью, поволокла его в туалет. Взяла за волосы, и сунула лицом в испачканный несмытыми полосками дерьма унитаз. Спустила воду. - Теперь пей досыта!
Стараясь приблизиться как можно больше к отверстию, из которого летели струи воды, Олежка выпяченной вниз нижней губой старался поймать как можно больше этой влаги. Сейчас даже и вода из унитаза казалась ему наслаждением - так сильна была жажда. Но вода в бачке быстро спустилась, и напиться вдоволь он не успел. Женька рванула его обратно.
- Госпожа Женя, я совсем не напился! Прошу, очень прошу, разрешите попить! Пожалуйста!
- Ладно уж, но свою дерзость запомни! - она притащила его обратно на кухню. - Миску со ссанью отнеси в туалет! Ползи на пузе и толкай впереди себя! Прольётся - вылижешь языком! А наберёшь в неё воды из унитаза!
Подстёгиваемый плёткой, Олежка кое-как дотолкал и вылил эту миску. Подставил под сток, и когда Женька вновь нажала кнопку бачка, пропустил по ней как можно больше воды, и хоть и не полностью, но утолил жажду.
На кухне его вновь подпихнули к миске с объедками. Олежка взял в рот усохший пельмень, но тут же в горло и в нос ему шибануло вонью тухлятины. Он подавился, выплюнул гадость. Плётка прошлась ему вдоль спины, ещё несколько раз наискосок, потом по попе и бёдрам.
- Ты что себе позволяешь? Госпожи тебя жалуют со своего стола! - со смехом прикрикнула Женька, ещё раз ударяя его. - Жри! Это приказ госпожей!
Совершенно высохшие макароны были острыми как осколки стекла. Они больно впивалась в дёсны, почти что резали язык. Девки подгоняли его с едой, насмехались и стегали то плетью, то пластиковым прутом. Он не съел и десятой доли, как его снова едва не вырвало - внизу под макаронами оказались несколько кусочков провонявшей тушёнки.
- Всё, заканчиваем этот цирк! - Лера рванула Олежку за цепочку. - Он не исполнил приказаний, вёл себя дерзко, ночью выполнил не всё, что от него требовали, и потому заслуживает строгого наказания! Ещё и раньше он не совсем слушался. Думаю, надо побольше вогнать ему ума в задние ворота!
Олежка даже подпрыгнул.
- Не бейте меня! Пожалуйста! Прошу вас! Умоляю! Госпожа Лера! Простите! - всхлипывая и хныча, даже пуская слюни, он уткнулся лицом в пол около ног Леры, и заплакал в голос.
- Вижу, что хорошему тону и уважению к госпожам ты научился. Хвалю! Поэтому, девочки, я думаю, стоит снизить ему наказание, и вместо тридцати ударов от каждой дать по двадцать пять? - обратилась к подругам Лера.
- Можно!
- Конечно можно!
Олежку едва не волоком притащили в маленькую комнату, буквально взбросили на кровать. Между руками и животом опять запихнули подушку. Следом вошла Лера. Плеть в её руках заизвивалась как змея. С довольной усмешкой она пропустила её через кулак. И снова Марина с Женькой сели на него - одна на голову, другая на ноги. Марина развела ему ноги, и встала коленями на развёрнутые в стороны ступни, причиняя мучительную боль, а руками опёрлась на икры; Женька прижала голову и плечи. Бить его собрались тою же самой плетью-"морковкой".
И как всегда, первой начала Лера. Она не торопясь намочила Олежкины ягодицы очень мокрой тряпкой, из бутылки с пульверизатором обрызгала водой - "По мокрой коже получается больнее", как объяснила она подругам. Олежка лежал и вздрагивал не столько от тёкших по его попе холодных капель, сколько от предстоящего.
- Прохладно? Сейчас разгорячим тебя! - Лера провела плётку змейкой вдоль Олежкиной спины и по середине попы, пощекотала кончиком между ног и коснулась яичек. Повторила ещё дважды, вверх и снова вниз. Затем отступила на шаг, прощекотала его поперёк попы, и резко взмахнула рукой.
Подруги заметили, как по плётке, замершей в воздухе для нанесения удара, прошла волна; к цели Лера её несла достаточно медленно, и лишь на последней четверти расстояния резко сработала кистью и одновременно отдёрнула назад локоть вместе с бедром, до этого выставленным вперёд. Плеть мгновенно выпрямилась, удваивая резкость и силу удара, и поперёк Олежкиной попы пролегла глубокая борозда. Кожа в середине сморщилась, и через секунду вместо борозды вспух ярко-алый рубец, в следующее мгновение принявший багровый цвет. Олежка дико взвыл в подушку, подпрыгнул насколько это было возможно, сильные судороги пробежали по всему его телу, к которому словно прижали калёное железо. Боль от этой плети была едва ли не сильней, чем от ударов стальным прутом. Но это был другой, может даже более мучительный вид боли. Под ударами прута боль зарождалась где-то в самой глубине, и оттуда распространялась кнаружи и вширь; плеть же обжигала верх, и словно жидкий огонь или расплавленный металл прошли через него и по поверхности кожи, и до самых глубин, разошлись волнами к кончиком пальцев ног и к макушке головы. Лера сделала паузу, дожидаясь, когда Олежку прекратит корёжить. Сидевшая у него на голове Женька стала считать удары.
