О чёрт, подумала я, поняв, к чему он клонит, но ещё не вполне сознавая, что это значит. Он оттащил меня от центрального шеста и поставил, очевидно, под одной из четырёх перекладин. Поводок покинул мой ошейник - лишь затем, чтобы через секунду смениться острой болью в моём левом соске, к которому прицепили массивный стальной зажим. Вскоре таким же образом был зафиксирован и правый сосок. Я заскулила в шар, заполнявший мне рот. Затем тихонько зажужжал моторчик, и я ощутила, как что-то тянет меня за соски.
Я двинулась вслед и вскоре обнаружила, что медленно описываю широкий круг, следуя за неустанным вращением сушилки. Вот мерзавец! Мне предстояло идти таким образом без конца, если я не хотела оторвать себе соски - зажимы причиняли сильную боль, и я знала, что они не соскочат без того, чтобы не причинить мне чудовищных мук. Дело осложнялось тем, что сушилка стояла на небольшом склоне, и это значило, что, идя под гору, мне предстояло двигаться быстрее - так как верёвки, тянувшиеся от перекладины сушилки к моим зажимам, натягивались сильнее.
- До скорого, Джен, - беззаботно сказал он и ушёл.
Смейся, смейся, подумала я, стиснув зубы. Я ещё придумаю для тебя что-нибудь особенное, мистер Эш.
***
Кажется, я ходила вокруг этой сушилки до самого вечера. Боль в сосках не отпускала ни на секунду, лишь притупляясь немного, когда я ускоряла шаг и старалась держаться ближе к верёвке. Помучившись некоторое время, я наконец привыкла и старалась поддерживать монотонный ритм движения против часовой стрелки. Размах перекладин сушилки был не настолько мал, чтоб у меня закружилась голова, но определённая внимательность всё же требовалась.
День - я решила, что сейчас уже за полдень - был тёплым и влажным. Меня терзал голод, так как я не ела с так называемого завтрака. С меня лил пот, пока я брела по кругу, словно осёл вокруг колодца или мельницы. Разве что осёл тянул бы за собой груз - в моём же случае таскаемым грузом была я сама. В пропотевшем мешке, обтянутом кожей, в который превратилась моя голова, сбегавшие со лба капли щипали глаза, и от обезвоживания мне всё сильнее хотелось пить. Через какое-то время я, видимо, перешла в своё состояние сабспейса, где боль наконец устихла и где я, отключившись от реальности, переставляла ноги бездумно и бессознательно.
Потом я начала спотыкаться - сперва редко, но постепенно всё чаще. С каждым неверным шагом зажимы злобно дёргали меня за соски, и боль вырывала меня из моего оцепенения. В который раз я попыталась дотянуться рукой до зажимов, но необходимость постоянно шагать крепко держала мои запястья у талии. Если бы я могла остановиться хоть на миг, то можно было бы поднять ногу и дать слабину наручной цепи, чтобы сорвать ненавистный зажим, но неумолимое движение вперёд не давало мне ни секунды покоя.
Не знаю, смотрел ли на меня в это время Эш и видел ли он, как заплетаются мои ноги. Знаю лишь, что внезапно я наконец-то догнала тянущие меня вперёд верёвки, и те повисли у меня над плечами и возле головы. Я остановилась, осознав, что меня мутит и что я вот-вот свалюсь в обморок. С меня сняли зажимы, безо всякой деликатности, и я не смогла сдержать приглушённого вскрика, когда кровь вернулась в соски, и они вспыхнули болью. Он отвёл меня обратно в дом, и я снова оказалась в своей тюрьме, где он снял наконец замок со шлема на моей голове. Я еле нашла в себе силы содрать его с головы и вытащить изо рта шар, чтобы доковылять наконец до душа и напиться.
Вода охлаждала кожу, которая, как я знала, была в плачевном состоянии, несмотря на все предосторожности в виде крема. Меня ждал ужин - холодные макароны и два банана - и я сожрала их мгновенно, прежде чем в изнеможении повалиться на кровать. Размышляя, какие ещё сюрпризы могут подстерегать меня во время таких прогулок...
