Ваню Эспер Петрович повел к соседке не в первый свой визит, он предварительно отправился один и, выждав, когда уйдут другие посетители, долго беседовал о чем-то с хозяйкою, изменив даже своему режиму ложиться в одиннадцать часов, а на прощание, целуя маленькую ручку, проговорил:
- Итак, если вы позволите, я приведу к вам его.
- Пожалуйста, я буду очень рада. Все, что вы говорите, меня крайне интересует.
Когда, через несколько дней, дядя после обеда будто мельком сказал племяннику: "Ты сегодня что делаешь? пой- дем к Аглае Николаевне, а то так за лето и не соберемся", - Ваня не был нисколько ни удивлен, ни обрадован. Все равно он вот уже две недели никуда не выходил, не отдергивал кисейных занавесок, не притрагивался к книгам, а все время почти лежал, закинув руки за голову и ничего не говоря.
Он даже к Шрейбер пошел, как был дома, в несколько смятой белой куртке, с ромашкой в петлице. Солнце еще не зашло, дробясь ровно в верхней половине рамы и освещая несколько театральным розовым светом улыбавшуюся из окна Аглаю.
Она так и осталась у окна, только обернувшись к нему спиною, ждать, когда гости до нее дойдут; она взглянула на Ваню, на которого теперь падал алый луч из окна, и сказала смеющимся голосом:
- Я и не знала, мой друг, что у вас такой большой и такой милый племянник; отчего вы. его так тщательно скрывали? Вы находили, что он вас старит? Моя дружба к вам еще более упрочится от этого нового знакомства. Только он не умеет причесываться, это нужно совсем не так делать. Хотите, на сегодня я буду вашим кауфером? Не думайте: я делаю это для себя, только для себя, потому что мне больно видеть, как вы себя безобразите вихрами.
Ваня был очень благодарен вечернему солнцу за то, что оно, заливая комнату розовым светом, лишало возможности заметить яркий румянец, в который вогнали мальчика быстрые слова Аглаи. Он не успел опомниться, как его увели в соседний покойчик и, сидя на неудобном, низком пуфе, не зная куда девать высоко-поднявшиеся коленки, он равнодушно (вдруг - смертельно равнодушно), будто за кем чужим, следил в зеркале при свечах, как невидные в отражении руки изменяли его лицо. И только, когда из глубины стекла на него глянуло новое лицо, которое ему понравилось и не показалось своим обычным, он встал, обернулся и поцеловал руку Аглаи Николаевны. Та же беззвучно смеялась: и глаза, и рот, и маленькая ручка в перстнях, и серое с зелеными полосками платье - все, казалось, трепетало от тихого смеха.
Глава пятая
Эспер Петрович не пел арию Далилы, но с каким-то тайным довольством ходил по столовой, не расспрашивая Ваню, а будто ожидая его признания* Он, очевидно, хорошо" знал своего племянника, потому что не прошло и двух минут, как Ваня заговорил от окна.
- Вот видишь, дядя, ты беспокоился о моем здоровье, теперь все прошло. Я тебе очень благодарен.
- За что, мой друг!
- За то, что ты меня познакомил с Аглаей Николаевной!
- Ах так! Не стоит благодарности; я сам очень рад. Не правда ли, милая женщина?
- Ax, очень. Такая тонкая, образованная, с таким вкусом. Дядя похлопал его по плечу молча и позвонил, чтобы давали полотенца, так как наступил час купания. От прозрачной, пронизанной солнцем зеленоватой воды вся купальня казалась зеленой, - зеленым казался и узкий залив озера, где отражалась зелень густых берез. Зайчики бегали по досчатым стенам, попадая иногда на ногу, спину, грудь купальщиков. Заметив, что Ваня смотрит, скосив глаз, себе на плечо, Эспер Петрович спросил:
- Что ты смотришь так?
- Ничего, - ответил Ваня, покраснев, и видя, что молчанием другой как бы продолжает свой вопрос, добавил:
- У меня тут родинка.
- Ну и что же?
- Больше ничего.
Дядя тоже посмотрел и, вдруг распустившись в улыбку, спросил:
- Аглая ее не видала?
- Что вы, дядя! Ведь для того, чтобы ее было видно, мне нужно снять рубашку.
- Ты прав: я не сообразил, - как-то странно промолвил Эспер Петрович, будто про себя.
С купанья нужно было возвращаться мимо Комаровых. Ваня теперь всегда спешил скорей миновать это место, опасаясь случайных встреч. Но если можно избежать случайностей, трудно, без ненужной грубости, избавиться от намеренного свидания. А между тем было очевидно, что Соня Комарова, стоя у калитки, в это утро кого-то ждала, и, когда Рассудины поравнялись с мелкими акациями, окаймлявшими сад трех роз, стало ясно, что это был Ваня, "кого" ожидала девушка. Дядя, поклонившись, проследовал вперед, мальчик же, с полотенцем на плече, остановился на мостках, не зная, с чего начать разговор. Соня пришла к нему на помощь, сказав:
- Войдите, вы нас совсем забыли. Караулю зеленщика, да он уж, видно, прошел.
- А что Варя, Варвара Николаевна, как поживает?
- Ничего, живем, что нам делается? - сухо ответила девушка, улыбаясь вкось. Так, в молчании, они поднялись по лесенке, потом прошли по дорожке до балкона, где Соня громко сказала, обращаясь к находившимся в доме" "Вот я привела к вам беглеца!" и прошла внутрь.
За нею следом бросилась Варенька, вся красная, что-то шепча и тормоша сестру за руку. Ваня все стоял у крыльца, пока не раздался голос Анны Павловны:
- Входите, входите, молодой человек. Мои девицы, конечно, убежали причесываться, вы их знаете, вечно так.
Ваня это знал, хотя всегда удивлялся, почему дядя Эспер и он, не будучи девицами, с утра уже были более или менее готовы и доступны обозрению; притом прежде, когда он часто бывал у Комаровых, ему доводилось видеть трех роз в различных достаточно домашних видах. Так он думал, вертя в руках сорванную травинку, меж тем как дама уже послала за дочерьми и тут же при Ване стала им доказывать нелюбезность таких исчезновений при появлении кавалеров.
- Что делать, - прошептала она, - девочки всегда дики и стыдливы.
Одна из диких девочек сказала Ване:
- Пойдемте гулять на полотно, сегодня не жарко, - и скрылась отыскивать шляпу.
Всю дорогу вдоль зеленых покатых холмов, открытым лугом, где вдали на голубом с барашками небе сквозил, как серая прошивка, железнодорожный мост, вдоль плоского с тростником и кочками озера, - всю дорогу Ваня не говорил со смущенной и как-то фальшиво веселой Варенькой. Только когда они взошли на мост и стали глядеть на прямую, как линейка, линию, уходящую без своротов через болота, леса, холмы на север, - он сказал, не поворачивая головы, тихо и раздельно:
- Соня, мне нужно поговорить с вами, устройте это. Кивнув головой утвердительно, та громко заговорила с сестрами.
Когда они отстали, Соня первая начала.
- Как наши желания совпали. Мне самой нужно поговорить с вами.
- О чем же?
- Конечно, о Варе, вы же сами знаете.
Мальчик кивнул головою, молвил: "Ну и что же?"
- Да то же, что разве так поступают? Вы говорили, что ее любите?
- Это правда.
- Ну?
- Но она меня не любит.
- Как вам не грех?! Разве она не отличала вас на прогулках, везде... Разве вы ее не целовали, наконец?
- Я сам подходил к ней на прогулках, везде, я ее целовал, потому что я любил ее, был влюблен в нее. Она позволяла только это делать.
- Но чего же вам больше нужно, глупый вы человек?
- Чтобы она сама меня любила.
- Но что же для этого нужно делать: вешаться вам на шею, бегать за вами и целовать руки? Этого, пожалуй, вы не дождетесь.
- Я не знаю.
- Поймите же, это смешно, вы не барышня. Чего вы хотите?
- Я не знаю, - с тоской промолвил Ваня.
- Варя чистая девушка и любит вас.
- Я - тоже чистый, - тихо прошептал мальчик. Соня быстро взглянула на него, усмехнувшись, и заметила:
- Это совсем другое дело. - Потом, здруг, будто озаренная мыслью, на весь луг воскликнула: - Вы влюбились в Аглаю? да? да?
- Я не знаю, оставьте меня в покое! - весь вспыхнув, ответил тот и бросился бежать вперед.
- Что случилось? - спрашивали подоспевшие сестры. Сидя на траве, Соня громко смеялась, повторяя:
- Он сошел с ума: влюбился в Аглаю!
- Как тебе не стыдно. Соня! - проговорила Варенька, надувая губки.
Глава шестая
Так тихо, так успокоительно, так безмятежно было, бросив весла, стоять в челноке на гладком, спокойном, белесовато-голубом озере. Аглая Николаевна, распустив белый зонтик, молчала, молчал и Ваня, сняв белую фуражку, так что причесанные теперь на пробор волосы казались золотыми на солнце.
- Вы очень хорошенький, Ваня, вы знаете? у вас зеленые глаза и отлично очерченный рот, у вас нежные руки и длинные ноги. Покажите вашу шею: по шее можно судить о цвете кожи на теле. Ничего, розовата и нежна.
Ваня хотел добавить: "А на плече у меня родинка", но воздержался. Аглая меж тем продолжала:
- Вы знаете, что вы недурны?
- Да, знаю.
Аглая, несколько недовольная, спросила:
- Кто же вам это говорил?
- Никто, я сам знаю.
Дома, разливая чай, дама спросила:
- У вас, Ваня, много знакомых молодых людей, товарищей?
- Почти совсем нет.
- Это жалко! - протянула Аглая. Чтобы поправиться, Ваня быстро произнес:
- Вот я хожу к Комаровым; там бывают кавалеры.
- Когда вы отучитесь от этого ужасного слова? Но это совсем не то. Как вы не понимаете?
- У меня есть дядя, есть вы, - прибавил он робко.
- Да, это, конечно; но это опять не то. Ваня робко взял Аглаину руку, молвив:
- Чего ж мне больше желать? Если вы позволите быть всегда около вас, если и вам это будет приятно, чего ж мне больше желать?
- Конечно, мне это будет приятно: вы такой милый мальчик, на вас приятно смотреть, хочется вас погладить, приласкать, - но не боитесь ли вы такой дружбы? она легко может перейти в другое чувство.
- С моей стороны? - спросил Ваня, как-то задыхаясь.
- И с вашей, и с моей, - ответила Аглая серьезно. Ваня вдруг перешел к месту, где сидела Аглая, опустился у ее стула на пол и прошептал: "Аглая Николаевна, вот я люблю вас". Она же, наклонись и как-то некстати рассмеявшись, стала покрывать быстрыми и острыми поцелуями волосы, лоб, глаза, щеки и губы мальчика. "И вы, и вы?" - будто ошеломленный, шептал Ваня, обнимая ее колени.
