Вайле сходила за коровой, завела её в хлев, обошла хутор, зашла в дом, переодела промокшее насквозь платье, и только тогда разревелась. В свои двадцать лет она уже не была ребёнком и понимала, что надежд, пусть даже на нескорую встречу со своими родными, практически нет. Но и ехать в НКВД, и сдаваться им как слепому котёнку ей не хотелось.
Проучившись три курса в университете, на те деньги, что семья отрывала от себя, этой осенью ей пришлось всё бросить и вернуться обратно на хутор. Возвращение прошло незаметно для округи и никто кроме семьи ещё не знал, что она вернулась из города домой, поэтому Вайле решила, что может оставаться дома без боязни того, что злые языки донесут на нее и вновь приедет зловещая машина.
В своей сознательной жизни она ревела всего четыре раза.
Первый, когда ей было лет десять, и на её руках умерла от старости их собака. Она жалобно смотрела на Вайле своими большими черными глазами, пыталась облизать её руки, жалобно, едва слышно взвизгнула, и всегда живые, весёлые и мечущиеся глаза, которые заряжали всех жителей хутора своей энергией, неподвижно застыли.
Второй, когда на первом курсе, её тогда ещё совсем доверчивую деревенскую девушку, свято верившую каждому слову, совратил и тут же бросил студент с соседнего факультета. Потом она уже умела различать "дон жуанов", ради своей забавы потешавшихся над приехавшими в первый раз в город сельскими девушками, она понимала и что такое социальное положение, порой каменной стеной встающее между двумя любящими душами. Но тогда, с первого же раза почувствовавшей вкус любви, желание наслаждаться и доставлять наслаждение, ей было больно и обидно, что её бросили. Обидно, как красивой, ладно сложенной девушке, за которой потом два курса бегал весь университет, в том числе и тот первый её парень.
Третий, когда пришли красные, и ей пришлось бросить учёбу и обретённый через неё смысл жизни. На селе во все времена смотрели на вернувшихся из города недоучившихся парней как на неудачников, ну, а тем более на девушек. И не важно какая на то была причина. Потому Вайле и вернулась на хутор тайком.
Четвёртый, когда на её глазах забрали семью.
Она ревела весь вечер, но слёзы, большей частью, видимо, были израсходованы в те, первые три раза, Вайле вытерла их рукавом, легла спать, а с утра принялась заниматься хозяйством. Ведь зима была уже не за горами, а она осталась одна и помочь ей в работе было не кому.
Были ли напрасны ее слезы? Нет.
В первый раз она узнала, что такое смерть и научилась ценить жизнь, научилась ценить не только своих близких, но и всю окружающую ее природу, всех людей и животных, даже тех, которые своей смертью давали им пищу. Вайле стремилась наполнить своей добротой жизнь самой последней коровы, которая каждый день поила их своим молоком, и которая, в свое время, отдаст свою жизнь, вернувшись к ней куском мяса в борще.
Потеря невинности дала ей возможность ощутить себя женщиной, той, которая получает радость, и той, которая дает радость другим. Те слезы позволили ей различить удовольствие от плотских утех, от физического удовлетворения. "...Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало."
Третьи слезы, слезы рухнувших надежд, научили обрести себя на развалинах ее мира, того, который она могла бы создать работая вместе с миллионами других людей, научили терпеть и ждать лучших времен. Ждать и надеяться.
Чему ее научили последние слезы, Вайле еще не знала.
Промелькнула мысль всё бросить и бежать. Но куда бежать? Да и кому нужен заброшенный в глубине леса хутор, когда на карте исчезают целые государства.
Всю неделю она работала с утра до вечера, уставая так, чтобы вечером свалиться с ног и уснуть глубоким, без сновидений, сном. За неделю она не видела ни одной живой души, кроме "бурёнки", постоянно жующей свою жвачку, даже лесные звери куда-то все подевались, и только сегодняшним днём над её головой промчался маленький самолётик и исчез за болотом.
Этот самолёт, и металлический шум, который он издавал, напомнил ей о большом мире, о том, что там, за лесом, живут другие люди. Живут большой жизнью, читают книги, ходят в кино, в театры, спорят и соглашаются друг с другом. Ей стало вдруг грустно и тоскливо. Захотелось сесть в такой же маленький самолётик и улететь куда-нибудь далеко-далеко, туда, где время можно будет отмотать назад и вернуться к привычной жизни. Почему, почему мир так не справедлив?! Ей не надо славы, больших денег, в конце-концов, признания в обществе, она просто хочет жить, иметь детей, семейный очаг, приносить пользу. Почему ее лишили всего этого? Почему, априорно, диалектический материализм лучше и правильнее идеализма? Разве не идеализмом является сам факт, что материализм утверждает себя правильным, отметая все остальные учения? Почему человеку можно верить в светлое будущее, но нельзя надеяться на свою загробную жизнь? Собака довольна тем куском хлеба, который ей бросают каждый день в миску и больше ей ничего не надо. Она будет лежать в своей конуре, даже без цепи, бегать по двору, лаять на прохожих, но никогда не покинет своих хозяев, разве что отлучится на день-другой для случки. Мы приняли считать это преданностью, ставим в пример, говорим "верен как собака", но, может быть, это не преданность, а довольствие малым, довольствие куском хлеба и нежелание менять свою жизнь. Человека можно посадить на цепь, человеку можно дать кусок хлеба, к которому он привыкнет, но рано или поздно человек задумается над своей будущей жизнью, ему опостылит эта сытая жизнь, его одолеют думы о грядущем, а сны, в которых он увидит доселе незнакомый ему мир, заставят потерять покой. И только вера, надежда на лучшее, пусть даже после смерти, поддерживает ниточку жизни.
Вайле пришла мысль написать книгу и рассказать всему миру о своих чувствах, о своей жизни, о жизни всех остальных людей на свете, ведь они о ней совсем ничего не знают.
И вот, когда она обдумывала свою идею, с силой хлеща веником по своему телу, открывается дверь, и на пороге показывается большой комок грязи, с торчащими из него руками и ногами. Ну как тут не закричишь?
Пётр сидел голый на полу, не в силах больше пошевелиться, даже сказать слово казалось было выше его сил.
Девушка опустила ковшик и слезла с лавки.
- Это ты сегодня днём пролетал?
- Я. Мне бы умыться. Немножко. И обогреться. Чуть-чуть.
Перед Вайле сидел русский, один из тех, кто разрушил её мечты, забрал её близких, но в тоже время это был уставший и замёрзший человек, который пришёл к ней в надежде получить помощь.
Она хотела сначала пойти в предбанник и накинуть на себя какую-нибудь одежду, но лишь махнула рукой.
"Что мне скрывать? Всё, что можно он уже видел, чего зря платье мочить?"
Вайле подошла к нему, нагнулась и, ухватившись за рубашку, стянула её. Потом взяла Петра подмышки, подняла и положила его вниз лицом на полочку. Сходила закрыть дверь и бросила чуть воды на каменку, тут же отозвавшуюся клубами пара.
Пётр лежал, и как бы со стороны наблюдал как нежные, но сильные девичьи руки растирают его тело, смывая с него грязь, окатывают его водой, снова моют, и снова окатывают.
Потом его перевернули, и все процедуры начались сначала. В какое-то мгновение его стала бить крупная дрожь, затем перестала и вместо её он почувствовал как болят мышцы на руках и ногах. Сладкая полудрёма охватила Петра, глаза закрылись сами-собой, и ему стало совсем безразлично где он, что с ним случилось, чьи это руки тревожат его тело, трут, омывают водой, поворачивают, садят, снова омывают, ведут непонятно куда, завёрнутого в накрахмаленную простыню.
Вайле мыла незнакомца с какой-то материнской заботой, так, как раньше купала своих младших братьев. Подсознанием она представила, что это её взрослый сын, то чадо, которому она подарила жизнь. В какую-то долю секунды в её голове прокрутился никем ненаписанный сценарий: роды, как она видит появляющегося из неё младенца, даёт ему грудь, и тот жадно её сосёт, готовит завтрак, провожая в школу, украдкой вытирает непрошеную слезу, отправляет его на учёбу в город, и вот он вернулся в свой родной дом, и она моет его, как давным-давно в детстве.
Тряхнув головой, прогоняя возникшее видение, Вайле продолжила мытьё. Она вдохнула, посмотрела в лицо лежащего перед ней мужчины, и увидела, что тот спит. Этот факт помог ей решиться на то, чтобы вымыть ту часть его тела, которой у неё не было.
Намылив руки, она охватила его плоть и осторожно стала её тереть. Она была такой мягкой, какой она ещё ни разу её не видела. Затем она тщательно промыла волосы, окружавшие её, а когда стала ополаскивать и уже машинально снова взяла плоть в свои руки, чтобы получше промыть, то почувствовала как в её глубине пробежала лёгкая волна, и она стала чуть-чуть более упругой.
"Э, красавица, ты о чём это думаешь?"
Когда процедура мытья закончилась, она завернула её "гостя" в простынь, что приготовила для себя, и, как была, голая, повела его в дом.
Ночь начала вступать в свои права, и холод, пришедший с болота вместе с густым туманом, пробрал её до костей, пока они шли к дому. Там она расстелила кровать одного из своих братьев, положила на неё Петра и только тогда накинула на себя платье.
До полночи она ходила по дому, сидела перед лампой, наблюдая за мерцанием пламени, потом взяла её, пришла в комнату незнакомца и долго смотрела как оранжевые отблески скачут по его молодому лицу.
"Интересно, что ему сейчас снится?"
Наконец, задув лампу, она тоже отправилась спать. Этой ночью Вайле то ехала на автомобиле по широким московским улицам, которые видела только в кинохрониках, то сидела за большим и длинным столом на каком-то торжестве, потом доила в соседней комнате корову...
Мысль о бурёнке разбудила её, Вайле накинула на себя большой платок и почти бегом выскочила на двор. Уже держась за соски, она вспомнила как вчерашний гость кружил её во сне в вальсе, бережно прижимая за талию. Что это? Отблеск будущего или просто тайная даже для нее собой мечта.
