Когда я пришел в себя, пододвинул табуретку и вынул еще не опавший, но уже ставший мягким член, то первым чувством было удивление: как же это он там поместился. Марта была уже совершенно спокойна и пыталась вытащить какую-то соломинку из дивана. Немного погодя она вышла на середину комнаты и, снова натужившись, выдавила из себя на пол лужицу спермы. Наверное, для красоты. Нечто подобное часто выделывала несравненная подРужка Л., наверно, из баловства она любила "кончить" мне на живот моей же спермой... Эх, былые дни...
Обед был на редкость кстати. Подружка не задавала вопросов, но вся так и светилась интересом. За чаем она указывая на лужицу спросила:
- Не получилось? Мастурбировал?
- Да нет, уж скорее получилось... расскажу позже, за ужином.
Ужина, однако не было, рано легли спать. Дров, несмотря на мороз, хватило, - то ли дом уже прогрелся, то ли наше умение заготавливать дрова возросло многократно... Мне снилось путешествие в какую-то горную страну, где (так себе сон, да и после него было нудновато...) (... ) Я взял поводок в руки и повел ее в дом. Она пошла без понуканий, как собака на прогулку (скучно, наверно, быть привязанной!). Разделся, как обычно, до пояса снизу, отвязал привязь (однако оставил ошейник, дабы не натягивать более шкуру на плечах), взял в коридоре раскладной стульчик и снял со стены большое зеркало - поставил его к остывшей печке спереди Марты - мне хотелось видеть ее не только со спины... Эрекция никак не спадала, как я ни пытался перевести мысли на посторонние предметы... Пришлось снова воспользоваться снегом. Подружка не задавала вопросов и вообще старалась не замечать меня и Марту, находя и далее весь световой день дела на улице, вплоть до самых идиотских типа уборки снега с машины... Вернувшись в комнату, я обнаружил Марту, внимательно смотрящей в зеркало, и, без особых предварительных ласк, торопясь, задвинул испугавшуюся снега головку члена в, казалось, раскаленное нутро Марты. Я забыл про смазку, но она была внутри такой горячей и влажной, что вслед за головкой Он весь скрылся внутри.
Мы уже привыкли к незнакомой анатомии друг друга, и в сегодняшнем соитии не было чистого восторга утренней свежести, как вчера, но в техническом плане мы стали на голову выше. Я теперь мог следить за ее эмоциональным состоянием, экспериментировать и выявлять, как ей нравится больше - короче, старался сделать этот "забег" "для нее". Я уже не двигался яростно, как поршень в цилиндре мотора или паровозное дышло, теперь я то покачивался, пытаясь обрисовать головкой внутри незримую спираль, уходящую вглубь, то, задвинув член на полную длину, массировал ее бока и плечи, то, лежа на ее спине, нежно теребил черные соски, не ведавшие искажающего природную красоту вскармливания детей. Я был художником, в непознаваемой неге творящим новое полотно на свежезагрунтованном холсте. Ее глаза с неподражаемыми желтыми вертикальными зрачками чуть заметно прищуривались в такт моему внутри нее танцу, язык спешно и как бы виновато облизывал тонкие губы. Я почувствовал, что должен поставить на этом эскизе свою подпись, и решительно взялся за ошейник... Несколько резких ударов - я снова творил "для себя", сметая преграды и забыв об условностях. Марта со стоном выдохнула воздух и запрокинула голову. Возможно, это был знак, я взял ее за рога продолжая, как ледокол, свое путешествие. Ее глаза были закрыты, нижняя челюсть подрагивала... Электрический удар долгожданной эякуляции - и, извергая семя, я впился в ее шею справа в бесконечно глубоком вдохе-укусе-поцелуе... На краткий миг мое отражение в зеркале попало в поле зрения: на меня, злобно оскалясь, смотрел, смотрел юноша - много моложе меня, очень похожий, но совершенно чужой; смотрел рыжими яростными глазами - чуть затуманенными полунадвинутым сбоку третьим веком...
Я бессильно осел на раскладной Х-образный стульчик и закрыл глаза. В голове гудели басовые трубы неведомого органа, гудели диссонирующе-прекрасно; какая-то сила отяжеляла мои веки и призывала так и остаться в блаженно-нейтральном состоянии покоя и всепронизывающей силы... Из чувства противоречия я открыл глаза. Марта стояла рядом, опустив свой коротких хвостик на мой еще не опавший и не покинувший ее член - ее глаза тоже были закрыты, казалось, она дремала, путешествуя где-то по весенним лугам с сочной травой и воздухом, приносящим забвение и удовлетворение... Я почти видел картины ее мечты, кожей ощущал слабый свежий ветер, в меня проникал аромат дикой дружественной природы, на губах была холодная сладость низинной росы... Мне подумалось, что все мое путешествие, волевое решение впасть на неделю в зоофилию, и все это стечение обстоятельств заготовлено судьбой вовсе не для моего развития, я - лишь инструмент в ее коварных руках: это было искушение-испытание-крещение, предназначенное именно для Марты... И эти несколько дней должны неизгладимым резцом судьбы запечатлеться на ее последующих воплощениях... Так же мне стало тоскливо от понятия, что, видимо, это и было ее задачей на воплощение, и, коль скоро она выполнена, жить ей осталось недолго... Я закоренелый атеист и не верю в Судьбу и перевоплощения, но оставаясь до конца откровенным - не хочу опускать ничего существенного из событий тех дней, пусть даже и противоречащего моим философским убеждениям.
Эрекция никак не покидала мой скипетр. Я сделал несколько поступательных движений для нового разгона... Марта вышла из оцепенения, но, похоже, не чувствовала желания продолжать, потому что во время одного из движений назад ловко выдавила мой член наружу. Можно было, конечно, продолжить, и невзирая на это снова ввести член, но я не настаивал. Из ее полураскрытых губ виднелась малиновая горошина маленького клитора, а с нижнего уголка этой улыбки живописно капали, свисая, две капельки спермы. Сегодня, видимо, она решила не выдавливать ее наружу, а впитать в себя как память о нашем единении.
Подружка что-то уронила на лестнице; нечаянно ли? Я взял чайник с сервированного стола и вышел на улицу обмыть еще теплой водой моего труженика. Завтрак был кстати, но не казался вкусным; моя способность воспринимать и радоваться жизни была истощена. Колка дров, запасание воды, проверка узлов машины (зачем, спрашивается?), хорошо что TV/радио/магнитофона мы не взяли... Странное ощущение внутренней свободы и пустоты - кто-то верно заметил, что "какая тварь не взгрустнет после соития"... А после такого, так и вовсе я был должен впасть в неизбывное горе...
Скушна жизнь дачника, особенно дачника в феврале. За ужином Подружку прорвало маленькой женской истерикой: "зачем она сюда приехала, готовит, убирает, а я с ней почти и не разговариваю.., хоть бы посмотреть раз пригласил...". В знак протеста она оставила мыть посуду после ужина мне, а сама, сославшись на головную боль, легла спать. Я почитал исторический том какой-то энциклопедии про битву при Грюнвальде и иудейские нравы Хазар; отложил ее в сторону, видимо, до следующего приезда на дачу, и, помыв посуду, тоже отправился спать.
Спалось плохо, точнее, никак. То ли печку перетопили, то ли снаружи оттепель превратила печку из спасительного источника тепла в знойного мучителя. Эрекция не спадала полностью, казалось, с утра. Я встал и открыл форточку, струйки влажного прохладного воздуха приносили облегчение, пока стоишь рядом с окном, но совершенно не чувствовались на кровати. В соседней комнате в сотый раз недовольно вздохнула и повернулась на другой бок Подружка. Она, естественно, не спала.
- Хотите трахаться, премногоуважаемая? - спросил я, и сам удивился совершенно чужому голосу, исходившему из моего горла, и непривычной для меня постановке вопроса.
- Нет!
- Ну, как хотите... - ответил я, стараясь изо всех сил говорить обычным, своим, чуть ироничным голосом.
- Я не в том смысле... я, конечно, не против, если Ты хочешь... - стала оправдываться Подружка...
- Тогда немедленно шмыг сюда!
Предлагать второй раз не пришлось. Подружка в полном неглиже забежала в комнату, чуть не сбив меня, все еще стоящего у ночного окна, и нырнула под мое одеяло. Я подошел к кровати, отбросил в сторону одеяло и, раздвинув ее ноги, вонзил свой окаменевший член в ее клокочущее жерло...
- О-ой! Так сразу... - пробормотала она; я же, приподняв ее ноги, прижал их согнутыми коленями к своим бокам, ее руки заложил ей за голову, и легким, на настойчивым движением закрыл ее рот:
- Умоляю, молчи!
Я двигался, как робот: привычно и не зная усталости; в мозгу завывала пустота, член казался твердым и нечувствительным, как камень. Подружка что-то неслышно шептала сухими горячими губами, наверно, просто из привычки, или для себя... Мое тело ритмично вздымалось и опускалось, член плескался в горячей жиже, пахло женщиной. Женщиной слегка застоявшейся и недовостребованной, но еще очень молодой и полной задора... Она перестала двигать губами, и только воздух шумно заставлял вздуматься ее грудь, посылая соприкоснуться с моей, низвергавшейся под силой неощутимо присутствовавшего вселенского ритма... Я чувствовал, что за спиной расправляются тяжелые кожистые крылья, я просачивался через крышу вверх, в зимнюю ночь, не сравнимую ни с чем в своей тишине. Крылья росли, ритм замедлялся, каждый взмах волнами уходил по уже гиганским крылья в стороны... Я парил над лесом, покрытым уже начавшим таять снегом, я взлетал все выше... Лес, занимавший весь мир, уже заявивший о своей округлости по краям взора, становился все мельче, деревья уже не были различимы, лишь где-то далеко внизу что-то хлюпало в маленьком оттаявшем лесном болоте, и лишь утончавшаяся с каждым взмахом "пуповина" связывала меня еще с этим лесным миром... Еще несколько взмахов моих бесконечно простертых над миром крыльев - и она, наконец, порвется, открывая мне путь к другим неизведанным мирам, или просто в пустоту бесконечности... Тело мое внезапно отяжелело, и что-то с силой рвануло меня вниз, в вязкое болотце посреди леса. Резкая боль в спине сорвала покров видения - Подружка в очередном оргазме впилась мне ногтями в спину, как бы желая сорвать кожу и обнажить ребра; точно туда, откуда росли диковинные крылья. Крылья дракона, нет - птеродактиля...
