Темнота усиливала эффект прикосновений, тихое взволнованное дыхание говорило очевидней слов. Тело перестало подчиняться рассудку, с легкостью уступившему место пылкости страсти.
Пальцы мужчины оделили лаской шею, задержались на ключицах, изучили горячую ложбинку меж упругих, норовящих выпрыгнуть из потревоженного смелыми действиями корсета платья, грудей. Аглая уже нетерпеливо постанывала сквозь новый долгий поцелуй, и мужчина, словно отметя сомнения, умелым движением лишь чуть-чуть одернул ее наряд… Завладевая одним спелым плодом, вдохновенно сжимая женскую грудь с такой страстью, что Аглая едва не взвизгнула, в голос томно застонала, благо в грохоте нового взрыва и раскрасивших небо цветных капель никто, кроме одного единственного, ее не услышал. Незащищенный сосочек мгновенно затвердел, царапал камешком ладонь мужчины, терялся меж его пальцев, вынуждая Аглаю снова и снова стонать от сладких мук, в горячем нетерпении цепляя пальцами спину Вячеслава.
- Глашенька, юбки задери свои, будь они неладны… - Аглая возмутилась бы лишь в том случае, если бы назвал он ее, допустим, Машенькой или Сашенькой…Быть Глашенькой ее сейчас вполне устраивало, и, успевая бархатно шептать ему на ухо миллион бессильных «нетнетнет», она, с замиранием сердца вспоминая так взволновавшую ее ночь, дрожащими руками уже обнажала расставленные ноги, борясь с количеством нижних юбок, кажущимся несметным.
Новый треск разрывающих черноту небо фейерверков качнул ее прямо на его руку – жесткие пальцы впились в промежность, норовя разорвать непрочное кружево дорогущих панталон. Но кто думает о подобных мелочах в столь горячие моменты? Аглая ахнула, вскрикнула, повисла на шее мужчины, крепко обхватив ту рукой, уткнувшись лицом ему в плечо. А мужчина, словно впервые в жизни забравшийся даме под юбку, изучал открывшиеся возможности со всей тщательностью. Накрывал промежность всей ладонью, дразнил ягодку клитора кончиком пальца, наслаждаясь сдавленными стонами и бесстыжим вилянием бедер своей дамы, растирал горячий сок, проступивший на тонкой ткани, заползал меж ягодиц, и снова возвращался к сокровенной дырочке, долбился в нее сквозь ткань, доводя Аглаю до изможденных стонов.
В какой-то момент легкий треск разорвавшейся-таки ткани позволил прорваться в прореху двум пальцам, мгновенно нащупавшим меж исходящих жаром скользких лепестков узкую жерловинку. Аглая затрепыхалась, дернулась навстречу, с придушенным стоном насаживаясь на них – внутри окатило вибрирующей пульсацией мышц...Аглая прекрасно чувствовала, как обжигает ее кожу даже сквозь ткань брюк восставшее в каменной твердости естество мужчины, чувствовала странное, ведьмовское ощущение своей власти над мужчиной. И это осознание, понимание своей женской сущности заставляло ее голодной похотливой кошкой извиваться на буравящих ее пальцах, сжимать их внутри скользкими и упругими мышцами, жарко дышать, трепетать выброшенной на берег рыбкой, задыхаться вместе с ним и шаг за шагом приближаться к жерлу вулкана…
Еще шажок – все ближе огонь, лижущий пальцы мужчины, раскаленной лавой прожигающие стенки влагалища…Еще шаг – и нет ничего более неотвратимого, чем скорый взрыв наслаждения. И даже уже не шаг – легкий толчок в спину, и она летит в бесконечность, где огненные языки подхватывают потерявшее вес тело и танцуют с ним свой карминный изнуряющий танец…
Много-много мгновений позже она обвисла, задыхаясь, на крепкой руке, и мягкие губы мужчины осторожно касались ее виска…
Для нее прошла вечность, для окружающих – несколько минут огненной потехи.
