- Бабушка, а кто такой этот паромщик и откуда приехал? - Спросила внучка Мартыновну, когда они вышли на бахчу искать спелую дыню. Даше почему — то не хотелось говорить о старике при женихе, она дождалась повода уединиться с родственницей и начала свои распросы на огороде, когда Андрюшка, опасаясь вспотеть или обгореть, дрых в прохладе глиняного домика.
Мартыновна в округе слыла знатным бахчеводом, дыни у нее были ну просто медовые.
- Эт который? - Разогнулась пенсионерка.
- Ну, тот, что людей через реку возит.
- А, так то Василь лодочник. Здешний он, ниоткуда он не приехал.
- И что, он вот так всю жизнь — на переправе?
- Зачем «всю жизнь»? Тут ране мост был, большие машины ходили, а как колхоз развалился, следом развалился и мост. А Василь, он кем токо не работал и скотником, и грузчиком, и каменщиком. Рано без родителев остался, а на руках — двое младшеньких: сестренка и братишка. Он, выходит, им замест кормильца. Был на самых тяжелых работах, всякой работе был рад.
- А потом?
- Потом младшие подросли, разъехались. А там и Васька женился, какая — то городская приблудилась. Красивая была, но больная, лет 20 болела, а то и боле, а он ее все на руках носил. Бывало вынесет на пригорок и сидит с нею. Они нелюдимо жили. Да ты тетку Авдотью спроси, она больше знает, я уж позабывала все.
Тетка Авдотья доводилась какой — то родственницей нашим героиням и тоже жила в Малиновке.
- А потом? - Пропустила Даша это совет мимо ушей, - бабушка, умоляю, расскажи!
- Да что ты за него все спрашиваешь, кто он тебе?
- Я переправлялась с ним, чудной какой — то человек.
- Ну, что потом, потом баба его умерла. Вот и все, пожалуй. Вот эту дыньку погляди, кажись зрелая.
Внучка осторожно, как учила бабушка, освободила тяжелый, пахучий, оранжевый плод от плети, бережно опустила дыню в холщовую сумку.
- Да, грустная жизнь, - сказала Даша о лодочнике.
- Грустная — веселая, то не нам судить. Были и у Васьки и веселые времена, всяко было. Он как жену свою сховал, поехал в город, в редакцию, или в типографию, ну, где книги печатают. Он, видишь, книгу написал про подругу — то свою…
- И?!
- Там его на смех подняли, он семь классов не кончил, а туда же — в писатели. Скандал был, в районной газете его пропечатали, он чего — то там распсиховался в той редакции, ну и набедокурил маленько. Толи он кого — то побил, толи его побили, так и написали: ты сначала рожу то свою умой, потом романы сочиняй. Об том Авдотья лучше помнит.
- Зачем же он теперь через реку плавает?
- А что ж ему делать? За бабой своей ухаживал, работал урывками, ночами, как придется, да где придется, стаж не выработал, пенсия токма по старости — восемь тысяч, что ты на них купишь. Вот и привязан теперь к веслам до самой смерти.
Вечером девушка снова вышла на пристань. Знакомой лодки у причала не было. Даша долго ждала на берегу, начало смеркаться, и вот от противоположного причала отделился огонек и начал расти — на носу паромной барки на шестке висел керосиновый фонарь, девушка поняла, что то возвращается паромщик.
Он снова пришел порожняком и увидев красотку, кажется, слегка огорчился.
- Здравствуйте! - Издалека крикнула она, - а я вам горячей каши принесла и вареников.
Старик причалил судно, вышел на насыпь:
- Кашу? - Переспросил он.
- Да. И вот, вареники со сливами.
- Вареники, это я люблю. А каша какая?
- Пшенка с тыквой и яблоками.
- Хорошо.
- Она, правда, остыла, пока я вас ждала. Если пригласите меня к себе домой, я ее разогрею, она на масле сливочном.
- Я ее сам разогрею, что вам в гору подниматься, а завтра верну кастрюлю.
- Да у вас, вон, все руки кривые, она у вас точно сгорит, ее надо постепенно нагревать.
- Ну, добро, пошли, - сказал старик, взял весло на плечо и сумку в руку, и они двинулись по узкой тропинке.
Дорога шла на подъем, Даша шагала первой, молодые, сильные ноги несли ее все выше и выше, порой она оборачивалась, видела, что лодочник отстал, ждала его и снова бежала.
Василий шел твердо, но медленно, всю дорогу он молчал, он экономил силы.
Его домик оказался на отшибе, на самой вершине холма, такой же маленький, как у Мартыновны и такой же белый.
Гостью удивило, что тут не было забора, лишь впереди, под окнами росли несколько невысоких елочек, да на проволоке, натянутой между крыльцом и небольшим сарайчиком, висели рыбацкие сети и застиранные до дыр предметы белья.
В темные сени гостья вошла с опаской, они были пропитаны запахами табачного дыма, керосина и мышей.
- Ну, смелее, - звал ее Василий, прошедший первым.
В доме хозяин зажег свет.
Тусклая лампочка высветила прихожую с стареньким холодильником, вешалку с немногочисленной одеждой, тесный стол с доисторическим компьютером, трещины на ребрах его крошечного монитора были залеплены изолентой - из этого раритета, похоже, выдавливали все до последнего, пока он окончательно не «сдох».
- Какой у вас крутой комп! - Издевалась гостья.
- Да, за неимением гербовой, пишем на простой, - неловко кашлянул владелец «хоромины».
Вообще же, жилище паромщика было чисто, опрятно, как говорят, без излишеств. Даша брезгливо тернула пальчиком по крышке стола, всмотрелась, пыли не было.
Что удивило девушку, так это книжные стеллажи от пола, до потолка - вдоль стен, полные самых разнообразных томов, расставленных аккуратно с любовью и вкусом, часто полными собраниями сочинений: Салтыков - Щедрин, Писемский, Тургенев, Проспер Мериме, Ремарк, Вольтер, Стивен Кинг, словари, альбомы, энциклопедия, атласы и любимый Дашин Булгаков.
- Откуда у вас такая замечательная библиотека? - Невольно вырвалось у гостьи. Все что угодно ожидала она увидеть в норе у лодочника, только не такое букинистическое роскошество. А еще ей было в диковинку, что на стенах совсем нет старых фотографий, у бабушки ими были залеплены все комнаты. И лишь в горнице на низеньком, плетеном столике тут стояла фотография какой — то светлолицей женщины с цветком в волосах. Снимок был перелит светом, отчего лицо стало нереально белым - черные точечки ноздрей, черточки бровей - и казалось каким — то неземным.
- Набралось помаленьку книг, - махнул рукой старик.
Он снял с лавки ведро с водой и кружку:
- Пойдемте во двор, сольете мне, руки сполосну.
- У вас же умывальник есть? - Капризничала красавица.
- А может мне приятнее, когда женщина льет. Не часто у меня дамы бывают. Ну если не хотите, так тому и быть. - Опустил он кружку, - у меня и душ есть, что ж мне теперь, сразу в душ лезть?
- Пойдемте, - пожала плечами Даша.
Она лила, он раздетый по пояс, подставлял ладони ковшиком и мылся, захлестывая руками за спину и подмышками. Когда он нагибался, девушка видела шишкастый позвоночник и старческие канапушки на его спине, белый шрам на боку, повыше поясницы. У него были длинные руки с небольшими, но твердыми мышцами и дряблая кожа на локтях и на шее.
- А вы на гуся похожи, - прыснула девка.
- На гуся? - Удивился старик.
- Ну, да, на старого, общипанного гуся, - ей было в кайф издеваться над этим смешным, безответным человеком, и она отводила душу.
Потом он растапливал печь, а гостья допытывалась почему тут нет ни газа, ни, хотя бы, электроплитки?
- А зачем мне? - Отмахивался хозяин, - запечь рыбину и две картошины я и в печи могу. Кинул две палки, и готово дело.
- Так жарко же, лето!
- Я дымоход открыл, все сразу туда и прогнало.
Старик ел разогретую на березовых поленьях кашу с тыквой, черпая большой ложкой, не спеша и обстоятельно, словно вычерпывал воду из лодки. Даша сидела напротив, подперев щечку кулачком, и не стесняясь разглядывала своего нового знакомого.
Позади него на подоконнике стояли два пышных, комнатных цветка.
- Цветы у вас какие живые, - похвалила девушка.
Василий обернулся, поглядел на подоконник и вновь взялся за ложку:
- Да, оставил, - сказал он. - Цветы в горшках похожи на парусники.
- А где — же ваше хозяйство: гуси, утки? Что же вы это, кур с утра никогда не щупаете? - Подначивала набившаяся в гости озорница, чертенок сидел в ней и никак не мог уняться.
- Не щупаю, у меня их нет, - говорил паромщик. - А вообще, домашнее хозяйство, даже самое маленькое — это часть большой экономики страны, винтиками которой, так или иначе, все мы являемся. Так что, не вижу ничего зазорного в том, чтобы, как вы говорите, щупать кур.
- Скажите, пожалуйста, может вы и Кафку знаете?
- Лично не знаком, но проявление его мировоззрения вижу повсюду в нашей нелепой жизни.
Даша прикусила язык, ей, почему — то больше не хотелось подтрунивать над стариком.
Потом они сидели на лавочке у дома, смотрели на догорающий закат, сполохи которого все еще гуляли в небе.
Внизу блестело круто огибающее холм русло реки, скупо обсыпанное светлячками рыбачьих огней, пологий склон холма, словно шкура старого пса, был покрыт участками лесистой «шерсти».
Отсюда, с самой вершины горы, небесная панорама казалась масштабной, воистину планетарной, тут и там потихоньку начинали проявляться звезды. Речник курил, а Даша грела ладони между колен.
- А как называется ваш роман? - Спросила она.
- А нет никакого романа и не было, - ровно ответил старик, словно ждал этот вопрос.
- А я знаю, что был. Небось «Страсти села Кукуево», да? - Прыскала она.
Лодочник промолчал.
- Вы часто здесь сидите?
- Сижу, смотрю на небо. Да. И вот иной раз кажется, что Солнце рядом, можно дотянуться и прикурить, потом оно отдаляется, ужимается в маленькую звезду, потом в искру, и я думаю, а что же будет, с миром, когда догорит Солнце?
