Такие катания — это тоже была взаимоприятная игра, своего робкого Митьку Ксюша крепко любила, с примесью какой — то даже материнской жалости и называла Воробышком.
...Улучив момент, Митька смылся от хозяина, не чуя под собой ног, прибежал домой к мамке — простой крестьянской бабе, вдовой солдатке Лукерье.
Сын почему — то был уверен, что родительница защитит его от барина, подскажет, как уберечь Аксинью от его домогательств.
С порога, роняя тяжелые капли на впалую грудь, он осушил ковш воды, который был больше его головы, и, тяжело отдышавшись, выпалил:
- Беда, маманя, Аким Анисимыч требует Аксинью в свою опочивальню.
Тесная, темная избенка, маленькое, низкое оконце с толстым крестом рамы. На подоконнике — живой, зеленый цветок, единственное цветное пятно во всем этом черно - белом мраке.
Хворая старуха, закашлялась на своей постели, она встревожилась было взъерошенным видом сына, тут же успокоилась, вернула голову на подушку и опустила веки.
- Что ж, коли требоват, так пусть идет.
- Как же так, маманя, да ведь это супружница моя?
- Господская воля святая, плетью обуха не перешибешь.
- Я его убью, зарежу!
- Погубишь и ее, и себя.
- И что ж мне теперь делать?
Женщина поднялась на локте, прямо глянула на отпрыска:
- Ну, что ты так расходился, он уж седой, да немощный, ну погладит он твою жонку, ну потискает — большой беды он ей не нанесет, посмеетесь потом оба — и все дела.
III.
Дом барина, рубленый из корабельной сосны, чем — то был похож на пиратский галеон, на веки — вечные севший на мель в этой беспросветной глуши.
Расположенный на вершине холма, ввиду почтенного возраста и своей малой востребованности, он дал ощутимый крен на бок, потемнел до кромешной черноты, некоторые его службы покосились и раскрылились, однако его ядро — непосредственно центровое строение, к которому с годами небрежно пристраивались все новые и новые помещения, было крепкО и стояло ровно и прочно на своей основе, как курган на равнине.
Что касается внутренностей дома, то они являли прямую противоположность фасаду, стараниями дворовых были они убраны и расцвечены во всякие приятные глазу цвета. Аким Анисимыч, не смотря на то что был человеком сурового нрава, любил пестроту и всякие карамельные тона — в обоях, мебели и даже посуде.
Любил так же, чтобы и дворовые девки одевались вызывающе и ярко и даже выделял деньги на эту статью.
С вечера Аграфена Ниловна, ревностно и исключительно щепетильно относящаяся к половой жизни барина, устроила Аксинье ароматическую ванну, прислуживать собрала девок. Там Ксюша и узнала, что такое настоящая губка и душистая пена.
А уже в сумерках причесанная на благородный манер и напомаженная она сошла с барского крыльца к мужу — попрощаться на ночь.
С хозяином обычно приезжало много челяди, в том числе и новых людей, они теперь липли изнутри людской к окнам, всем было интересно, кого Аким Анисимович выбрал в новые наложницы.
Ксюша была такая хорошенькая и какая — то такая незнакомая, что Митька даже растерялся. Потом супруги обнялись. Муж заглянул жене в глаза, поправил игривый не ко времени локон:
- Видно надо идти, - сказал он жене.
- Видно надо, - опустила она голову и пошла.
- Ты только не разлюби меня, - крикнул он ей вдогонку.
Опочивальня барина представляла из себя обширную, квадратную комнату с двумя большими окнами. Белая кафельная печь с покрывающим ее орнаментом зеленого цвета, простой набор мебели из грузного дивана красного дерева, обитого светлой, полосатой материей, двух удобных и чопрных кресел, низкого овального столика — сороконожки, который теперь был накрыт для легкой трапезы — из завалов разных, порой диковинных ягод и фруктов торчали длинные бутылки вина с вынутыми пробками.
В центре стола возвышался причудливый жирандоли — сложный подсвечник, украшенный хрустальными уборами.
С потолка низко свисала причудливая, бронзовая люстра, похожая на хрустальный фонтан.
По стенам — овальные портреты и канделябры. А сами стены забраны в старинные обои с ярко — синим фоном и игривыми росписями в виде вакхических плясок и процессий.
Центральную часть опочивальни, и главную ее площадь занимала низкая необъятная тахта, где под аккуратно застланным бежевым покрывалом таилась бездна белоснежных, кружевных простыней и пуховых подушек.
Параллельно тахте, уровнем значительно выше ее, стоял не то длинный стол, не то топчан, на котором, кверху лицом возлежал теперь голый барин, а полураздетая Аграфена Ниловна, то и дело сдувая с носа налипающий волос, умащивала его тело эфирными маслами.
Управляющая имениями никому не доверяла эту интимную процедуру, всегда самолично производила ее, а если кого и допускала, то исключительно как второстепенный ресурс.
Иллюминация комнаты работала в треть силы, свечи горели где через одну, а где и через пять, люстра совсем была выключена из освещения, тем не менее, покои были достаточно хорошо освещены.
Прямо на окно были направлены прямые, раздвинутые ноги хозяина, между ними в промежность свисала тяжелая мясистая гроздь его гениталий из крупных, розовых, кабаньих яиц, поросших редкой, седой волосней и залупленного, матерого члена, тупая, твердая головка которого с насечкой и отверстием воткнулась прямо в топчан.
В помещение часто входили девки, приносили то склянки, то рушники, то холодного квасу.
Аграфена ухватисто охаживала мужчину сильными ручищами везде по телу, ходила кругами, массируя плечи, грудь и ноги, но члена пока не касалась.
Барин блажено покряхтывал и игриво хватал подругу то за сиську, то за ляжку. Оба смеялись и дурачились.
Девка ввела Ксюшу за руку и оставила у порога.
Дебелая массажистка смочила руки в какой — то тарелке с синей каемкой, поглядела на барина, обернула глаза на робеющую гостью со скорбно обвисшими, как и у ее Митьки, плечами, улыбнулась приветливо:
- Ну, здравствуй милая, здравствуй хорошая, - заговорила женщина, - как живется тебе, как можется? Не хвораешь ли, не печалишься?
- Слава Богу не хвораю, матушка Аграфена Ниловна, и вам желаю здравствовать, - прошептала одними губами девица.
- Вот и правильно и печалиться нечего. Тебе тут никто худого не сделает, а коли будешь расторопной, да покладистой, так и мужа свово спасешь, и гостинца от барина получишь. Смотри, какой у нас барин добрый, да славный и совсем не злой, а очень даже добрый к таким, как ты, сладким девицам. Ты поняла ли, хорошая?
Ксюша старательно кивнула, она не смела поднять очей. Чужой, голый мужчина, полуголая баба и предвкушение чего — то непотребного, что затевалось ради нее, смущали, тревожили и как - то нехорошо волновали эту едва поцелованную скромницу.
К тому же барина она боялась до обморока, все знали про его крутой нрав, замешанный на подлости и жестокости, столько душ перегубил этот упырь, сколько крови попил, что не счесть.
- Вот и славно, - кивнула его наперстница, - а ну — во возьми тот ковш, - ткнула пальцем Аграфена Ниловна.
Все так же, смотря под ноги, юная крестьянка, чуть ли не на ощупь подняла какую — то теплую, тяжелую чашу с ароматным варевом, баба смочила в ней пальцы и дальше пошла месить грудь толстяка, то и дело пробегая пальцами у него по животу и заглядывая ему в глаза.
- О, хорошо, хорошо, - хрипел тот как в бане, раскачиваясь под натиском сильной бабы.
Его пузо колыхалось, шевелились и оживали как коварный осьминог его могучие детородные органы.
- Видишь, я не боюсь и ты его не бойся. Не боишься? - Крикнула баба девке.
- Не боюсь, - заполошно пропищала Ксюшенька.
- Тогда возьми его вон за тот палец, - указала Аграфена на ногу, девушка вернула посудину на лавку, несмело протянулась, но тут же отдернула руку.
- Да хватай же! - Прикрикнула охальница, и Ксюша, крепко зажмурившись, вцепилась в толстый хозяйский палец и так прилежно держалась за него, что Ниловна прыснула со смеху:
- Ой я не могу, видела б она себя, чистая мышка — норушка. Он ведь не кусается, милая! Ну, пощекочи ему пятку.
Девушка несмело подняла глаза, в них читалось сомнение, но оживало и озорство.
- Давай, щекочи, норушка!
Малышка посмотрела на барина, словно прося у него прощения, на матушку Аграфену и тихонько кузюкнула грубую, хозяйскую ступню. Аким Анисимыч добродушно хрюкнул, и все трое засемялись. Сначала сам барин, потом Ниловна, а следом и Ксюша. Она раскраснелась, рассмелела и щекотнула еще раз, потом еще.
Барин дрыгал ногой и чесал свое пузо.
- Ишь какие ручки у нее шаловливые, - шутил помещик. - А вот кликну я кучера Омелько, а тот возьмет розгу, задерет тебе рубашонку, да и выпорет на конюшне, что бы ты не изгалалясь над барином.
У Аксиньи душа ушла в пятки, но Ниловна снова подмигнула ей и тем успокоила.
- Что вы такое говорите, Аким Анисимыч, - обращалась она к помещику, да кто ж посмеет изгаляться над вами в здравом уме? Вы — наше Солнце, и вас все любят, а она — больше всех.
- Любит, говоришь. Ну коли так, тогда, как честный человек я должон на ней жениться, да вот беда, женилка не отросла. Разлюбезная моя Аграфена Ниловна, а поглянь — ко сейчас, отросла ли у меня женилка?
- Отросла, батюшка, еще как отросла. Самое время жениться.
Управляющей нравилось такое игривое настроение богача, только в добром духе он был способен получать полное половое удовлетворение. А тогда у него — проси что хочешь. А у сельской щеголихи как раз и появилась просьбица малая, очень хотелось ей колясочку мягкую с откидным верхом, какие продаются на выставке в Париже.
