Зинаида постелила платок поверх одеяла и, кряхтя, забралась к Роме, жавшегося к настенному ковру. — Спокойной ночи, сиротинушка, — вздохнула она и погладила того по спине. — Рома зажмурился и пожелал спокойной ночи в ответ, чтобы через мгновение провалиться в глубокий сон. Ему снилось, что его сзади обнимает Светка и гладит ягодицы почему-то грубой и шершавой рукой.
Проснувшись, он позавтракал хлебом с маслом и, немного приободрившись, отправился на общую кухню готовить щи. Над электроплитами, и на стеклах, несмотря, что Новый год давно отпраздновали, все еще висели вырезанные из белой бумаги снежинки. Светло-коричневый кафель и синие стены показались Роме родными, это кухня мало отличалось от общажной. Все ушли на работу, поэтому сегодня та пустовала. Когда-то это здание тоже было общежитием при фабрике, но его жильцы, обрастая семьями, оставались здесь насовсем, получив постоянную прописку в этих узких как гроб, комнатенках. Глядя, как булькает наваристый бульон, он сглотнул слюну: мясо на кости, купленное бабой Зиной, было куда качественнее того, что давали в столовке шараги или той, откуда его выгнали.
К полудню вернулась на обед Зинаида. — Ох, хороши, — довольно причмокивала она. Ее красные от работы руки энергично работали и за столом, орудуя ложкой и куском ржаного хлеба. — Сходи погуляй, милок, — сказала она ему на прощанье, отправляясь на очередную уборку.
Рома вышел на улицу. Он первый раз в жизни оказался без дела, предоставленный сам себе. С какой-то веселой насмешкой он смотрел на окружающих его людей, куда-то спешащих по делам. — Ёк-макарёк, — растянулась на льду перед ним женщина в полушубке на искусственном меху. Он с трудом помог ей подняться и собрать продукты, вылетевшие из пакета. Та была в коротких сапожках на высоком каблуке и юбке, не доходящей до колен, выставляющей на показ мясистые ноги, обтянутые колготками. — Ну спасибо, добрый молодец, а то я бы до дома так раком бы и ползла, — рассмеялась она. — Давайте помогу донести, — предложил "молодец". — Ты смотри, послал господь кавалера, а я ведь и не откажу, — протянула она тяжелые сумки. Вызывающе наряженную незнакомку звали Ларисой, она работала продавщицей в магазине у дома.
— Ну все, благодарствуем, дальше я сама, мужик у меня ревнивый, — забрала она баулы. — Отблагодарить тебя нечем, дай хоть чмокну, — скользкие губы впечатались в ромину щеку. — Только стереть не забудь, — прыснула Лара, глядя на красный отпечаток. — А я это... в этом же доме теперь живу, — выпалил внезапно Рома, у бабы Зины. — А, тетя Зина, уборщица? Знаю, она у нас летом подрабатывала, этажом выше живет. Ты не сынок ли ее? — Нет, так... можно сказать, родственник, — пожал плечами Рома. Яркая и веселая Ларочка ему понравилась.
Весь оставшийся день Рома болтался по микрорайону среди хрущевок, заходил в магазины, глазея на людей и товары. Когда стемнело, он вернулся к самому приходу "родственницы". Они ели макароны с тушенкой и смотрели сериал "Авдотья, дочь Кузьмы", баба Зина пересказывала ему историю героев, охая на драматических поворотах незамысловатой мыльной оперы в деревенском сеттинге. Этим вечером баба Зина стала чаще до него дотрагиваться, то голову погладит, то ногу, а когда серия закончилась на душераздирающей сцене со смертью кобылы Бурки, которую подрали волки, она и вовсе притянула его к груди, заливая его слезами.
Так прошло еще несколько дней, пока не настало утро воскресенья, когда бабе Зине не надо было вставать спозаранку. Роме снилось, что Света залезла рукой ему в трусы и гладит член, отчего со сладким сосущим чувством у него что-то сжималось внизу живота. Пробудившись, он с удивлением обнаружил руку бабы Зины на своем эрегированном члене. Та медленно и осторожно дрочила ему рукой, словно намазанной чем-то скользким и жирным. — Баб Зин, вы чего? — спросонья выпалил он. — Ой, сладкий мой, я тебе помогу, третью ночь пиструнчиком мне в бок тыкаешь. Ты уж мужик, и с женщиной в самом соку под одним одеялом спишь, вот у тебя там и играет всё. Подою тебя маненько, я уж и детским кремом руку смазала, думала не проснешься. Рома чувствовал, как другой рукой Зинаида шебуршит где-то у себя в районе паха. — Ты лежи себе тихонечко, а уж я тебя ублажу, это надо, чтобы ничего не застаивалось, — продолжала прерывисто шептать уборщица.
Рома отдался зининой руке, которая, больше не скрываясь, вовсю заходила по его стволу с характерным звуком. — Такую себе колотушку отрастил, жеребец, и не смотри что худенький, — нахваливала юношеский член пожилая женщина. — Вверх-вниз, в горку и под горку, — приговаривала она. Ромин член отзывался приятными пульсациями на ласку. Он хотел было представить, что это Светка, но ощущения были настолько приятные, что ум просто отключился, словно его хозяин потерял голову и руки с ногами, превратившись в один раскаленный от вожделения член. От удовольствия он даже начал постанывать на выдохе.
Баба Зина без устали гоняла эластичную кожу, зажатую в ее массивном, натруженном годами пухлом кулаке. Она уже очень давно не держала член в руке, а сегодня сорвала джекпот. Впрочем, про себя она тоже не забывала, вовсю теребя ноющую промежность. Худенькое мальчишеское тело с острыми лопатками, подрагивающее от ее прикосновений, по-особенному заводило ее.
Рома замер и прекратил дышать, сжимая пальцы ног, горячая волна, пройдя по стволу, выплеснулась тягучим и обильным семенем в семейные трусы и зинину руку, сменившую дрочку на мягкие поглаживания. — Выпростался, милёночек мой, — жарко просипела она. — Сейчас, сейчас, полежи еще так чуток, — она сменила мастурбирующую руку, и дело пошло быстрее. Натирая себе вагину пальцами, перепачканными мальчишеским семенем, она жарко охала, а в конце, схватив долгожданный оргазм, запричитала: Ой-ой-ё-ёй, ой-ой-ё-ёй.
— Полегчало, хороший мой? — она чмокнула мальчишеский затылок. — Да, баб Зин, спасибо. — А ты меня Зинаидой Сергеевной или Зиной зови, я не бабушка еще, — прошептала она ему в ухо и напоследок легонько сжала, лаская, мошонку. — И мне полегчало, родный, в следующий раз и ты мне лохматку потеребонькаешь, — довольно улыбнулась она, обнажая пару золотых зубов. — Скоро Клавдия из отпуска приедет, поговорю, чтобы к ним в кафе тебя пристроили, поваренок из тебя хоть куда, — Зинаида сидела на кровати, расчесывая длинные седые волосы, которые она обычно носила в пучке. — Комнату эту тебе в наследство оставлю, — продолжала она рисовать юному хахалю радужные перспективы, — Ты уж только про добро и ласку не забывай.
Через пару дней история повторилась: Рома проснулся от того, что обильно намазанная кремом рука шерудит у него в трусах. Он чуть подался спиной назад, чтобы дать больше пространства руке и одеревевшему члену. К его удивлению, когда он прижался спиной к лежащей на боку Зине, он вжался в ее мягкие и длинные, достающие до его ягодиц, груди. — Она ночнушку сняла, — догадался тот. — Просыпнулся, касатик, вертайся ко мне, — просипела та, тяжело дыша. Рома осторожно перевернулся на другой бок, оказавшись лицом к лицу со своей хозяйкой. От ее рта исходил запах химозной розы: пока Рома спал, та не только разделась, но и накрасилась. — Давай-ка трусишки твои стянем, — ее увесистая ладонь нырнула под ткань семейников, поглаживая худую ягодицу.
Рома подчинился, неловко избавляясь от трусов. — Вот так, мой хороший, — зинина рука вернулась к мальчишескому заду, ощутимо пожимая желанную плоть. — Ты не стесняйся, титёхи мои помацай, небось давно томился, проказник, — она взяла его руку и направила к талии, туда, где растеклось ее зрелое богатство. — Да, ниппельки мне там пожамкай, как у козочки, — довольно простонала баба. Она еще ближе придвинулась к юнцу, закинув на того ногу.
Рома мял и наглаживал податливые, перетекающие груди. Ему доводилось доить и козу, и корову, массировать тех для раздоя и поэтому он действовал уверенно и в то же время нежно. — Ой, хорошо, — баба Зина провела рукой по роминому бедру, оттуда по руке, к затылку, притягивая светловолосую голову к своему рту. — Давай полюбовница губешки твои обцимает, — баба Зина довольно грубо впилась в тонкогубый несмелый рот. Рома вспомнил, как та ела или пила чай, — сейчас Зинаида размазывала помаду по его губам с похожим причмокивающим звуком. Он уже знал, что надо приоткрыть рот, чтобы впустить ее напористый язык.
— Какой ты у меня ласкуша, оказывается, — грузная женщина легла на спину и направила ромину руку себе в промежность, — Нутко, давай, потеребонькай Зиночке. Рома начал неумело гладить той кучерявый рыжеватый мех. — Ой, несмышленыш, я ж не мурка, вот так надо, — развалив свои дыни по обе стороны от тела, скинув к ногам одеяло, она плюнула себе на руку и принялась дрочить клитор. Невинные глаза неотступно следили за блестящими от слюны пальцами-сардельками. — Ну давай теперь ты, мой хороший, — баба Зина спустила одну ногу с кровати, чтобы пошире раздвинуть бедра.
Толстые, немного дряблые руки мяли свои безразмерные титьки, то и дело стекающие с округлого, в складках, живота. Узкая ромина ладошка быстро-быстро шныряла в заросшей промежности, отчего ее обладательница страстно охала. — Ублажай, ублажай, миленок, шалаву старую, — шептала Сергеевна, распаляясь всё сильнее. — Ой, не вмоготу мне, давай, засунь, засади, — начала та елозить вдруг тазом. Рома погрузил палец во влагалище. — Да не пальцем, дурашка, хуйком, давай, ложись на меня. Она силой буквально затащила на себя Рому. Тот не раз видел, как это делают кобели, кони и другая скотина, поэтому сообразил, что надо делать. Отставив далеко таз, чтобы приладить свою длинную "колотушку", он вогнал изнывающий член в рыхлое влагалище. — Давай, давай, паровозиком ходи, трахай кобылку свою, жеребеночек, — баба Зина начала энергично подмахивать.
