– Часто, – равнодушно ответил Тоха. – В Швейцарии до бронзы не дотянул, а то бы на Олимпиаду в Лондон мог попасть. В резерв хотя бы. Ни фига, в Рио всё равно поеду.
У меня аж эрекция ослабла от расстройства. Бля, не мой это уровень. Не мой. Бритоголовый лапка оказался серьёзной птичкой.
Но попробовать я должен. Будущий олимпийский герой уже сидит на соседнем сиденье, и я буду придурком, если из-за моей покосившейся самооценки это происходит в первый и последний раз. Он захочет вернуться, он тоже живёт в этом чёртовом гомофобском городе, где готовы дустом травить таких, как мы. Выбор тут ограниченнее, чем на космической станции «Мир». Я обязан ему понравиться.
Малыш торжественно въехал на пасмурную вершину Беленькой, внизу расстилался город, подёрнутый сизым туманом. Я вырубил мотор.
Между нами повисла раскалённая тишина, хоть бы радио включить, а то неловко как-то. Потянулся к кнопке, уже настолько раскочегаренный, что чуть не скрипнул зубами, когда соски коснулись батиста рубашки. Хренасе, так от дуновения кончу, непорядок. Из колонок полилась «Desert Rose» Стинга. Удачно, романтик.
– Давно был здесь? – спросил я притихшего Тоху.
– Никогда не был. Красиво.
Я перепугался:
– Ты не местный?!
– Почему? Местный. Некогда было. Тренировки, учёба…
Бедняга, что за жизнь?.. Тоха сидел взведённый, больше не делал вид, что расслаблен. Я позволил себе опустить взгляд – бля, лучше бы этого не делал, удар желания прострелил навылет. Серый трикотаж подчёркивал многообещающий бугор, сверху темнело сырое пятнышко. Чудо моё олимпийское, он тоже бурлил, как ядерный реактор на грани нестабильности. Мы знали, что сейчас произойдёт, и оба тянули по молчаливому соглашению, в этом был свой мучительный кайф.
– Тогда посмотри, раз есть возможность. – Я открыл дверь и шагнул в осень, ветер взвихрил длинную чёлку. Ффух, полегче вроде.
С валунов у обрыва слетали ржавые листья, кружили над далёкими крышами внизу. Тоха подошёл, зябко поднимая воротник, пальцы его дрожали. От холода? Хрен. Он привалился к Малышу рядом, скрипнуло боковое зеркало.
– Извини. –Тоха дёрнулся от зеркала и придвинулся ближе, сунув руки в карманы, меня коснулось крепкое плечо. Что ж ты делаешь, дразнилка проклятая?
– Кир. Поцелуй меня, а? – тихо сказал он, глядя в серое небо. – Ни разу не целовался…
Я опешил:
– Совсем? Тебе сколько лет?
– Семнадцать… Не приходилось как-то.
В лоб мне пятку! Девственник! С их графиком и посрать, наверно, некогда, не то что пару найти, да ещё гею. А я такой пурги себе напридумывал, идиот. Никудышный с меня Нострадамус.
От сердца отлегло. Да всего зацелую, радость моя. Нежить тебя буду, сколько выдержки хватит. Он вытянулся в струнку передо мной, чуть выше ростом, дышал мелко, в расширенных зрачках отражалась моя же буря. С усилием сглотнул, так и не смея обнять. Я провёл по бритой голове – не колючая, мягкая; Тоха сам неуклюже ткнулся мне в губы.
– Ки-и-ир, – шепнул мне в рот, глубоко скользнул языком за щёку – мы, похоже, дрочили на одни и те же гей-сайты. Я медленно лизал его сладкий язык, рехнувшееся сердце било куранты где-то в горле.
Тоха нетерпеливо прижался твёрдым пахом к моему лопающемуся члену, я чуть не взвыл. Не спеши, пылкий мой, хороший, вижу, как хочешь. Ещё раз тронешь, прямо тут выебу. Я отодвинулся, рукой сжал его напряжённый член через плотный трикотаж, погладил дразняще – сука, большой, как водонапорная башня, и даже ещё больше. Втянуть бы его сейчас в рот до корня, и чтобы Тоха лихорадочно впивался в мои волосы и называл по имени…
Моё чудо дёрнулся и запульсировал горячим под пальцами, обжигая мне губы выдохом. Силы небесные, доведённый до каления Тоха спускал в мою ладонь, обильно, с хрипами, так и не вытащив руки из карманов! Я продолжал гладить, чтобы не сбить его кайф, бля-адь, перетянул я.
Он бессильно обмяк, опираясь на Малыша. Раскрасневшийся, красивый до писку, с припухшими губами в тон полосам на куртке. По румяной щеке скатилась слезинка, я поймал её пальцем, в суровой схватке побеждая в себе насильника. Член бился в штанах и упрекал: ты охуел, сколько можно? Перебьюсь пока, но идиллию не сломаю.
– Капец… – сказал Тоха. – Как я в спортзал поеду?
Ага, я те поеду. Щаз.
– Фигня. Исправим.
Я открыл заднюю дверцу, закинул за сиденье мой уделанный пейнтбольной краской камок спецназовца, что валялся там с прошлой недели. Теперь из радио завывали «Скорпы».
– Залезай, простудишься ещё.
Тоха сконфуженно уселся сзади:
– Блин, сам не ожидал…
Не ожидал он. Меня, помню, в первый раз аж минуты на три хватило.
Я сел впереди, врубил печку. Порылся в бардачке и протянул ему банку влажных салфеток. На калеке-Филипсе, торчащем в панели, горели два пропущенных «склад». Меня уже с кобелями ищут? Похуй. Я вытащил Филипс и переключил на беззвучный.
В зеркало заднего вида наблюдал, как Тоха стягивает кроссовки, потом штаны, протирает их салфеткой. Носочки белые. Мускулистые ноги покрывает светлый пушок, гимнаст, твою ж эдак… Сейчас снимет сырые трусы, и сорвусь.
Я потянулся к пачке «Vogue», втыкнул прикуриватель. Надо взять паузу. А потом сразу Тоху, или я ёбнусь.
– Кир, не кури, пожалуйста. Меня от дыма тошнит.
Зашибись! Я смял незажжённую сигарету и ссыпал в пепельницу. Хоть луну с неба, потраховщик ты мой скорострельный. Израильский, чтоб тебя, пулемёт «Узи».
– Давай сюда штаны. У обогревателя вмиг высохнут.
Он немедленно подал их, прохладная рука замерла на моей. Я встретился в зеркале с тем же напряжённым синим взглядом. Слава семнадцатилетним! Сердце замолотило – куда быстрее, глупое? Удар хватит.
– Тоха… Я та хочу тебя, что внутри всё переворачивается…
Он убрал руку, не отводя взгляда. Не нравлюсь? Не хочет? Нет, не то. Нравлюсь, хочет до одури. Но он не готов. Это не с ленточкой танцевать, ссыкотно, а ну как жопу в лохмоты порвут? Я тоже боялся отдаться Денису, месяца три боялся. Вива альтернатива.
– Трахни меня, Тоха.
У тебя секунд пять на раздумья, или я за себя не ручаюсь. Он охнул и потянул с плеч куртку. Бинго!.. Умница мой.
Бросив его штаны на панель, я сорвал шарф. Отшвырнул на соседнее сиденье пальто, вмял пиджак сверху. Потный весь, но потом я точно не пахну, пахну «Фаренгейтом», уверен.
Тоха стянул футболку, и я захлебнулся восторгом. Сплошной мускул, выпуклые жилы на руках. Я всхлипнул, рот залило слюной. Это же монолитное вожделение, собирательный образ из моих «мокрых» снов, начиная с пубертата. Мраморный Давид у палаццо Веккьо раскрошился бы от зависти.
Последние шмотки полетели в кучу, я перелез назад, к нему на колени, вжался щекой в крепкую шею – с первой минуты мечтал. Рука нашарила его налитый член - о, небо, пол-локтя рая! Гладкий - Тоха не вживлял, как Денис, под кожу ствола дебильные шары, что царапают зад изнутри. Он нашёл мой член, мазнул пальцем по головке, я зашипел:
– Не тронь, сдурел?
– Прости. – Он отдёрнул руку.
Ещё немножечко вдохнуть моего сладкого… «Je t'aime» – пели из радио. Да, истинно…
Тоха робко прошёлся ладонями по моим рёбрам, я исступлённо лизал его солёные ключицы, торчащие коричневые соски, он вздрагивал. Только бы про гондоны не вспомнил, яйцами клянусь, я здоров.
До взрыва начался обратный отсчёт, я слез с Тохи и присел на коленях лицом к боковому окну. Измученный член взметнулся на десять, застыл, покачиваясь. Я развёл руки и впился в кожаные подголовники – не прикоснусь к себе, табу. Блядь, не тяни, олимпиец!
Мокрая от слюны ладонь коснулась ануса, тот испуганно сжался. Я чистый? Не чистый? Похуй в n-ной степени. Тоха дразняще возил между ягодиц, нащупывая пальцем вход. В каком порно он это видел? Распальцовка – для салаг, я не шар для боулинга. Скидка, у него первый раз. Но так до утра провозимся, у меня до инфаркта секунды...
Я завёл руку за спину, обхватил его член и ткнул в жаждущий анус.
– Дави… не… туда-сюда… просто… дави…
Так, мальчик мой послушный, так. Как там Денис учил? Принимать на вдохе. На миг резануло болью, с чувствительным чпоканьем ворвалась головка, я скривился. Огромный… на вдохе… полгода пустоты… зараза!..
– Стой. Сам дальше.
Я вильнул бёдрами и ввертел его в себя полностью, Тоха выдохнул в плечо:
– Как… горячо в тебе!
Да я весь сплошная магма! Я сильнее раздвинул колени и прилип спиной к его влажной груди, шлёпнул по Тохиной руке, что снова потянулась к моему члену. Колючие мурашки расходились из ануса вверх волнами, позабытый сигнал: заполнен до упора, грядёт феерия. Я покрылся гусиной кожей.
Тоха обнял меня за плечи, часто ерошил дыханием волосы над ухом.
– Кира… Кирочка… – Несмело толкался сзади, не выходя, мягкие яйца упирались в ягодицы. Он дрожал крупной дрожью, чудо бедное, боялся меня разочаровать.
– Не терпи, Тошенька, трахай меня… Глубоко, быстро… как хочешь, мне не больно…
– Не смогу… быстро.
Если сейчас кончит, получит в глаз.
– Для меня… пожалуйста… Еби-и-и!
Он осторожно выскользнул наполовину, резко ударил, я жадно подался навстречу. Да… распробуй меня, Тошенька… стеночки плотные внутри, всё для тебя, до дна. Я твой весь, мой бритоголовый Давид.
