В его поселении вначале боялись меня, все думали, что я утопленница мертвая. Только одна рабыня Елена сразу признала за живую. Остальные поверили после того, как мой живот первой доченькой наливаться начал. Тут уже меня все приняли.
Когда Отец Грома забрал Воина, мы, его вдовы, сиротами остались. Но нельзя детной бабе бобылкой жить, ей муж и защитник нужен. Кто пашенку поднимет, дров в лесу нарубит, потерянную корову в буераках найдет, стадо от волков спасет? И от ворогов лихих дом, жен и деточек тоже муж мечом и щитом обороняет.
У нас детей немереное количество: у Травки двенадцать, у Ивушки девять, у Сорожки целых восемнадцать. Только у меня четверо. И всех накормить и обогреть надо. Потому собрались все в поселении (и кровные, и пришлые) и стали судить, что с нами делать. Отдать вдов великого князя-Воина меньшухами в чужие семьи - зазорно. Долго спорили, даже на кулаках сходились. И решили считать трех старших вдов большухами и, как за мужем, за старым Колоском, побратимом кровным Воина. Он им и защита, и кормилец пока старшие дети не войдут в силу. Вдовам же чистую память мужа ушедшего хранить и ничьих детишек больше не рожать. А куда там, новых рожать - этих бы поднять на ноги!
А со мной решить не могут: я баба детородная, в самом соку. Нельзя мне без мужа, а за кого замуж отдать? Травка уперлась, не позволяет Первака, своего старшего сына, на мне женить. У подружки Ивушки дети старшие - девочки, уже невесты. И, надо же, придумали выдать меня за старшего сыночка Сорожки, за Окунька. Вроде все ладно, он по крови славного рода, сын Воина. И взять женой четвертую вдову своего отца ему не зазорно - по крови и племени мы не родня. А все же смех и грех. Жениху семнадцать лет. Ему бы еще год с зазнобами миловаться, купальскую ночь справлять, розгами кровь девичью разгонять, а потом и жениться на молоденькой. А невесте, вдовушке с четырьмя детишками, уже двадцать семь. Старуха против жениха. Судили-рядили, как закон и порядок соблюсти, богов не обидеть.
Решили, что до свадьбы он должен мне, как девушке кровь разогнать. И еще нам с Окуньком женихаться-миловаться до свадьбы два месяца.
На разгон невестичьей крови собралось все поселение от мала до великого. Все послухами были, все видели, что жених и невеста обычай соблюдают. Скамья стоит, розги моченые в кадушке, а около них Окунек рукава засучивает. Колосок с крыльца голос подал:
- Окунек сын Воина, разгони кровь своей невесте, чтобы деток хорошо родила.
Подняла я поневу и рубашку до пояса, завязала пояском потуже, чтобы и всем людям, и жениху был виден и зад и перед невесты. И повел меня за руку Окунек на скамеечку, под розги.
- Женишок мой Окунек - говорю - поучи свою невесту, разгони мне кровь.
И легла на скамейку. Я ему "симпатию показала" , а порол он меня не сильно, только чтобы полосочки красные остались. Хорошо, не привели моих деточек смотреть, как их мама зад под прутья подставляет, как ее секут, будто девочку неразумную.
На другой день Окунек и матушка Сорожка в мой дом пришли на смотрины невесты. Я их такими рыбными пирогами угостила! Потом пошли банным паром очищаться. До того она видела меня в бане не единожды, но надо было соблюсти обычай. Были мы с Сорожкой женами одного мужа, звали друг друга посестричками. Теперь я невеста ее сыночка и она мне матушка.
А Окунек, жених богами данный, уставился в бане на мои сиси. Когда матушка Сорожка из парной вышла, я обычай нарушила, дала Окуньку меня хорошенько полапать во всех местах.
Потом мы миловались два месяца - все у меня должно быть, как у девушки- невесты. Вечером уложу детишек спать и выхожу к нему в сеновал. Сели в первый раз на бревнышко, обняла его за шею, а он стесняется, меня не трогает. Пришлось самой его руку взять и на сиси положить. Только после этого он начал робко гладить меня сквозь рубашку и сисички мять. "Эх, - думаю - тебе бы в руку тугую девичью титьку, а не обвислую сисю бабы". Встала перед ним и положила его руки на свой пояс. Осмелел жених, спустился ладонями на мой зад, начал поглаживать. Потом я начала учить его целоваться. Хорошо научила. Видите, какое пузо он мне раздул. Ходит, переваливается уточкой жена Окунька - Ягодка из рода Утки.
Свадьба прошла не хуже, чем у всех других. Нитки льняной в детстве пряденой у меня не было, но матушка Сорожка повязала меня по голому телу шерстяной ниткой, чтобы обычай дедовский соблюсти. Разула я жениха, и стал он, мой муж и повелитель, меня заголять. Хотя и не терпелось ему по молодости лет, но степенно заголял, не суетился. Поневу снял с меня, сложил аккуратненько. Рубашку на мне задрал до горла и перерезал нитку. Боги горячего муженька дали. Уж так он моим телом играет, так ласкает. Сейчас я брюхатая, для игры любовной не пригодна. Но он, ласковый, задерет на мне рубашку и целует пузо им раздутое, слушает, как в нем ребеночек толкается. Ну, да что там рассказывать, живем с ним ладно, на других баб и девок он не заглядывается.
Скоро родить наступит срок. Жалко, что нет больше Елены, она хорошо бабам помогала. А кожи, на которых Елена чертами рисовала, теперь у матушки Сорожки лежат. Елена сохранила все рассказы о Воине: свои, всех жен и старого Медведко. То, что на коже сам Воин изобразил, тоже в доме у матушки Сорожки. Вы попросите, она вам покажет.
Вот и муженек мой, лада любимый, во двор вошел. Буду за ним ухаживать, как хмелина вокруг ветки завиваться.
Третье донесение спасателей
Окончательно выяснена судьба провалившейся во времени экспедиционерки Института сравнительной истории Елены Дмитриевы Борго. К нашему отчету прилагаются фотокопии с пергаменов. На некоторых из них почерк автора мемуаров полностью совпадает с образцами почерка Борго. Подлинники мемуаров Елены Дмитриевны и Воина находились на сохранении у одной из вдов последнего. Ни за какие богатства она не согласилась уступить нам подлинники, а при неудачной попытке выкрасть мемуары тяжело ранила нашего оператора.
Ее сын, ныне женатый на четвертой вдове Воина показал нам реликвию отца, пуговицу армейского образца. По ней нами установлено, что Воин провалился во времени между 1990 и 2000 годами нашего времени.
Поскольку Борго ушла из жизни добровольно, в соответствии с принципом Шварца-Соколова, поиск ее в предыдущие годы невозможен.
