Юля сидела передо мной на пуфике, раздвинув колени, ее юбка задралась, открывая мне чудесный вид. Устоять было невозможно, и я, бухнувшись на колени, прильнул губами к пальчикам ее ноги, обтянутой чулочком. "Да, вот так, мой хороший. А теперь поднимайся выше". После пальчиков я целую подъем ступни, затем щиколотки. Мне начинает это нравиться, еле уловимый запах молока от Юлиной кожи, ощущение бархатистых чулок на губах. Затем выше, икры, колено. Вдруг тетка слегка оттолкнула меня и вытянула ногу вперед: "Поцелуй коленную чашечку внутри". Я целую, а она слегка согнула поднятую ногу и коснулась пяткой моей спины. Как же это приятно!"А теперь целуй внутреннюю сторону бедра, и поднимайся выше". Я провел языком до резинки-утолщения на чулке, и вдруг мой язык лизнул открытую кожу. Бог мой, да это еще приятнее, оказывается! Как же она пахнет! Спиной чувствую, что тетка и вторую ногу согнула и положила на меня, и моя голова оказалась между ее ног: "Как же теперь я буду целовать ей ноги? Ведь неудобно же", - подумал я и тут пришел ответ. "А теперь, Андрюшка, поцелуй меня между ног", - услышал я ее голос и придвинулся лицом еще ближе. Я почувствовал легкий, пряный, очень приятный запах, а кудрявые волосики Юлиного лобка легонько щекотали мне ноздри. "Высунь язычок и проведи им по моим губам. Какой же ты непонятливый! Видишь вот эти складочки. Они тоже называются губами, поласкай их языком". Едва я коснулся их, как тетка слегка подалась мне навстречу: "Да, вот так! Смелее!" Я вылизывал ее губы, и потихоньку они словно оживали под моим языком. А когда я проник кончиком языка между ними... Как приятно, Юля внутри такая пряная, солёная. Необычайно вкусная, я должен вести себя хорошо, чтобы она почаще разрешала мне вот так поиграть с ней.
Юлины колени вдруг резко сдавили с боков мою голову, и только тут я заметил, что уже развел пальцами ее срамные губки в стороны и, проникнув языком так глубоко, как смог, яростно вылизываю ее внутри. Испугавшись, что я что-то сделал не так, я на мгновение прекратил, но тетка тотчас же окликнула меня (голос звучал совсем глухо, ее ноги сжимали мои уши) : "Продолжай, негодник! Сильнее, резче!" Я подчинился, благо мне самому безумно нравилось. Внезапно я ощутил ее пальцы на своем затылке, Юля подталкивала меня вперед. Прижавшись, что есть силы, лицом ее лобку, я вылизывал ее щелку внутри, напрягая язык, стараясь сделать его как можно жестче. Тетка вцепилась мне в волосы и потащила голову вверх. Сильнее и сильнее. "Мне больно!". "Лижи и двигай головой вверх-вниз, вслед за моими руками, и тебе не будет больно", - расслышал я сквозь плотно прижатые к ушам теткины ноги. Продолжая старательно вылизывать, я подал голову вверх, и боль ослабла. Все равно освободится я бы не смог - Юля очень плотно сжимала ногами и держала руками мою голову. Языком я нащупал какую-то горошинку, и начал активно лизать ее. Буквально несколько секунд - и тетку словно бьет крупная дрожь, я продолжаю, еще старательнее, Юля очень больно впивается ногтями мне в затылок, но я продолжаю, превозмогая боль, не отрываясь ни на секунду. "А-а-а-а-а-а-ах", - музыкой звучит для меня ее сдавленный голос: "Да! Да! Еще". Мышцы ее ног конвульсивно сокращаются, встряхивая меня, и тут же - резкий рывок за волосы вниз. От боли я на секунду перестаю соображать, и слышу яростный Юлин голос: "Лижи здесь, не останавливайся!", и тут же снова принимаюсь вылизывать ее щелку. "А-а-а-а... Да, мой маленький, да! Еще! А-а-а-а-а, у-у-у-у-у, ВОТ ТАК!!!!"
С последним криком она снова вдавила меня лицом в лобок, и зафиксировала в таком положении секунд на пятнадцать, а потом отпустила руки, разжала ноги, убрав их с моей спины, поставила на пол. Нагнулась ко мне, приблизилась близко-близко... Я подумал, что сейчас тетка поцелует меня (вроде как заслужил, явно я сделал ей очень приятно) , но вместо этого - совершенно неожиданно, я даже не успел разглядеть ее движения, она дала мне сильнейшую пощечину. И еще одну, и еще. Обида захлестнула меня: "За что, Юль? Разве же я... ". "Негодник, почему же ты прекратил лизать! Такого оргазма лишил! Ты уже третий раз за сегодня заслужил порки, и ничто тебя от нее не избавит на этот раз!"
Юля резко встала и толкнула меня вниз и вперед: "Ложись, бедрами на пуфик. Вот так. Расстегни пуговицу и ширинку. Я не поняла? Кто поклялся слушаться меня во всем, кто обещал беспрекословно принимать наказания? Немедленно! Расстегнул ширинку! Отлично. Стяни с себя брюки и трусы. Нет, не вставай, именно так, насколько сможешь. Прекрасно!"
Штаны и трусы я смог спустить только до колен, и теперь чувствовал себя гораздо хуже, чем если бы снял их совсем. Какая-то унизительная, беззащитная поза, особенно учитывая, что попа сейчас моя самая высокая точка, так как лежит на пуфике, а голова и ноги - на полу. Слышу, как Юля отошла в родительскую комнату и вскоре вернулась, слышу, как воздух прорезал свист: она явно ходила за ремнем, и теперь пробует его упругость.
"Андрей", - теперь ее голос совсем суровый, вовсе не такой, каким он был минуты назад: "ты провинился трижды и будешь сурово наказан. Если ты поймешь, в чем твоя вина, и раскаешься, то наказание будет немножко мягче. Я слушаю, попытайся облегчить свою участь хоть немного.
"Юля, я понимаю, что я без спросу залез к тебе в трусики, и готов понести наказание. Но в чем еще моя вина? Разве тебе не понравилось, как я это сделал? И разве я не загладил вину - хоть немного - тем, что доставил тебе удовольствие? Это разве не смягчающее обстоятельство", - мой голос почти не дрожал, чего нельзя сказать обо мне самом. На полу было еще и прохладно, особенно со спущенными штанами.
"Немногое же ты понял", - голос у тетки просто стальной какой-то: "Но запомни на будущее: я для тебя больше не Юля, а как минимум Юлия. Ну что же, сейчас я попытаюсь ввести тебе ума в задние ворота. Сразу скажу, что криком ты меня не разжалобишь, разве только раззадоришь, а вот если начнешь понимать, в чем твоя вина, скажи - я приостановлюсь, послушаю. Но не вздумай пользоваться этим только для того, чтобы получить передышку! Если я сочту, что ты меня обманываешь, я усилю наказание! А теперь - считай вслух после каждого удара, да смотри не сбейся, племянничек".
Свист и оглушающий удар, Боже, чем это она меня? От неожиданности и боли забываю сказать "один", зато оборачиваюсь и вижу, что Юля замахивается для удара... Солдатским ремнем деда! Этой боли я уже ожидаю, потому лишь слегка вздрагиваю в ответ на полновесный шлепок: "Два!". Неожиданно тетка останавливается на следующем замахе: "Не обманывай меня, не "два", а "раз"! За обман - два дополнительных шлепка. И не вертись, как вошь на гребешке. Будь мужчиной!". И снова удар: "Раз!", и еще, и еще, еще... "Восемь!", - говорю я, но на самом-то деле он уже десятый. Господи, это уже не игра, это больно: "Девять". И чего же она хочет от меня? Что ей нужно: "Ай! Десять!". "А ну-ка, положи руки на затылок, и пальчики в замок". Едва я сделал это, как ягодицы вновь обожгло: "Одиннадцать!". Надо что-то придумать, иначе надолго меня не хватит. Что там она говорила, я ее ли... Черт, как больно! Но я еще могу терпеть: "Двенадцать!". Да, чего-то я ее лишил. А вот чего? Юля говорила вроде: "А-у-у-у!!! Тринадцать!". Говорила, что я ее чего-то лишил. Сразу, как дала мне поще...: "Ай-яй! Четырнадцать!", - пощечину, а до того, казалось бы, я сделал ей очень приятно. Так: "А-а-а-а-а! Пятнадцать!", - в чем же дело? Вряд ли она мне в вину ставит то, что я ей удовольствие доставил. Резкий удар поперек ягодиц заставил меня взвыть в голос, разжать пальцы на затылке и прикрыть попку руками: "Шестнадцать!". "Э, нет, племянничек, за такое - еще два дополнительных, итого уже четыре. Будь мужчиной, иначе их будет гораздо больше!". Удар, уже менее сильный: "Семнадцать!". И, быстро, пока не ударила снова: "Юленька, родная, я понял!". И совершенно неожиданно - сильнейший удар, оглушающий, я смог только заорать, а за ним - не менее сильный!"Восемнадцать", - хорошо, что у меня хватило ума не сказать девятнадцать: "Ау-у-у-у-у-у-у! Девятнадцать! Ой-ой, У-у-у-у-у-у-у! Двадцать!!!! А-а-а-а!!!!".
Но очередного удара не последовало, и я немножко перевел дух. "Вот это тебе за "Юленьку", я ведь что тебе говорила? Так что ты хотел мне сказать? Говори сейчас же, и помни, как надо ко мне обращаться!" "Юлия", - я как мог ровнее выговорил ее имя, хотя голос уже дрожал, а дыхание было еще сбито: "Я без спросу за... " Вжик! Ой, как больно! Вжик, вжик - еще два удара!"Ты хочешь меня обмануть?" Вжик!"Ай-ай! У-у-у-у-у! Нет, Юлия, я не договорил!". "Ладно, договаривай, я послушаю тебя. Но не вздумай тянуть время, иначе будет хуже!"
"Я без спросу залез к тебе в трусики, я нарушил твой приказ не делать этого. А потом, когда ты позволила мне поиграть с тобой, я плохо слушался тебя и... Не так лизал, как нужно. Но я старался!"
"А ты сообразительный мальчик, Андрюш... Ну что, ты почти что все понял. Что же, четыре дополнительных за малодушие, а потом еще пять - я собиралась дать тебе на этот раз 25 ударов. Вот только изменим позу. Встань на колени", - я поднялся с пуфика, а тетка обошла меня и, встав прямо передо мной, широко расставила ноги. "Суй голову мне между ног!". Юля сжала ее с боков ногами: "Положи руки мне на ягодицы. Под юбкой! Да, обхвати ладонями и сожми их! А теперь считай".
Ничего себе наказание! Если бы не спущенные брюки и трусы, я бы сказал, что многие ребята моего возраста мечтали бы оказаться на моем месте - голова у девушки под юбкой, и трусиков на ней нет, а руками приказывают лапать ее попочку! Свист ремня я толком не расслышал, Юлины ноги опять плотно прикрывали мне уши, но обжегшая меня боль была настолько сильной, что я дернулся всем телом: "А-а-а-а!". Еще один удар, не менее сильный, и я снова дергаюсь всем телом, затем еще один - и новая судорога. Я понимаю, что если я не буду считать, то тетка даст мне гораздо больше ударов, чем обещанные девять, и потому, стиснув от боли зубы, я кричу в момент следующего шлепка: "Двадцать один!", и только потом позволяю себе дернуться. "Двадцать два, Уй-я-а-а-а-а-у!", чувствую, как по щекам покатились слезы, вжик!"Двадцать три, А-а-а-а-а!". "Двадцать четыре, У-у-у-у-у! Юля!!!! !", после этого, особенно сильного удара меня начинает колотить дрожь, и я не могу замереть. От следующего шлепка она только усиливается: "У-у-у-у-у-Я! Двадцать пять! А-а-а! Ой, уй-уй-уй!". При двадцать шестом ударе я смог только заорать, на двадцать седьмом, продолжая орать, я рванулся всем телом, и тут удары посыпались один за одним. После тридцать четвертого тетка вдруг выпустила мою голову, буквально вытолкнула меня из своей промежности, отшвырнула ремень и сунула руку под юбку. Слезы и боль мешали рассмотреть, чем она занимается, но я услышал ее разгоряченное дыхание: "Ах! Ах! Уа! Вау-у! Да, да, ДААА!"
