Тычинка тропического цветка без устали скользила по раскрасневшемуся вместилищу, то скрываясь в глубине, то вновь выныривая на свет луны. Из рубиновых губ меж бедер сочилась белая тягучая струйка. Вдруг мужская рука отбросила пропитанную женским секретом тычинку, но пальцы удерживали вход меж губ раскрытым. Голова мужчины склонилась и набросилась на заветный плод так, как голодная собака кидается на кусок брошенного ей мяса.
Рука полковника работала все быстрее, фаллос в образованном вспотевшей ладонью тоннеле вот-вот должен был получить то, чего он был лишен в течении долгих месяцев...
Мужчина оторвался от женских прелестей. Его, возможно, стали раздражать слишком уж громкие, похожие на звериные, стоны, доносившиеся из-за полога зеленых ветвей. Темнокожий мужчина поднял голову и посмотрел в сторону скрытого плотными зарослями случайного свидетеля любовного акта.
Шок от наступившего оргазма потряс полковника, но сейчас же за ним появилось отвращение, доходящее до тошноты. Он брезгливо стряхнул густые капли на землю, вытер о листья руку и тщательно застегнул штаны. Еще немного и его вырвет. Непреодолимая сила погнала полковника прочь от этого места.
Мистера Беллингэма тошнило не только от брезгливости, но и от ярости, вызванной тем, что он узнал мужчину. Это был Абулшер.
* * *
Беллингэм сидел в своем служебном кабинете. Полковник был очень мрачен -- он всю ночь не сомкнул глаз. Он чувствовал себя старым и больным. Заниматься разложенными на письменном столе бумагами не было никакого желания. Он поднялся и в раздражении заходил по кабинету.
С одной стороны, этого тхальца надо судить, причем военно-полевым судом. И приговор будет суровым. Да, но с другой стороны, здесь и речи быть не может об изнасиловании белой женщины. Полковник сам видел эти призывно раскрывшиеся белые ляжки. Какое уж тут изнасилование... Полковник пожалел, что, повинуясь эмоциям, ушел вчера, не увидев лица этой женщины.
Но тогда нужно говорить о составе какого-то иного преступления. А если засудить без вины, то неизвестно, как поведут себя его соплеменники. Вполне возможно, что поднимут бунт. Или убьют в отместку несколько англичан. А кто будет отвечать? Ну и задача! Полковник тяжело вздохнул и опустился в кресло.
В дверь тихо постучали.
- - Да, кто там?
Вошел ординарец. По его мундиру было видно, что он из полка гуркских стрелков. Ординарец отдал честь и доложил:
- - Вызванный вами Абулшер Джалис явился, сэр.
- - Пусть войдет.
Беллингэм выпрямился и принял торжественно-парадный вид, как будто его сейчас будут фотографировать. Он знал, что на фотографиях получается весьма и весьма серьезным.
Ординарец посторонился, чтобы пропустить в дверь тхальца.
- - Ты можешь быть свободным, Шастри.
Невысокий ординарец щелкнул каблуками, козырнул и сделал поворот кругом. Полковник остался один на один с Абулшером. Некоторое время они молчали. Затем Беллингэм начал:
- - Абулшер, я должен поговорить с тобой о важном деле. Откровенно говоря, мне трудно это высказывать. Ты был хорошим грумом, и я не сомневался, что так и будет продолжаться. Однако обстоятельства вынуждают меня поступать по всей строгости. Ты знаешь наши законы -- не все, конечно, но главные. А я знаю про законы вашего народа. У законов Ее Королевского Величества и у тех законов, по которым живет ваш народ, есть немало общего. Так вот, дело в том, что ты... ты знаешь об этом... ты нарушил закон. Как наш, так и ваш. Следовательно, теперь ты должен понести наказание.
Тхалец не шелохнулся.
Полковник продолжил:
- - Как ваши, так и наши законы не разрешают соединяться друг с другом людям, принадлежащим к разным расам. Этот закон действует давно, с тех пор, как мы появились здесь. Ваш народ уважает его. У твоего народа, я знаю, считается тяжелым грехом, если кто-нибудь решит смешать свою кровь с кровью белого человека.
Лицо Абулшера оставалось бесстрастным.
- - Мне стало известно, что ты обесчестил белую женщину. Правда, справедливости ради, я должен добавить, что это не только твое преступление. Белая леди тоже виновна, ее вину смогут доказать. Мы вынуждены принять меры, чтобы избавить свое общество от этого позора. Это для нас, как раковая опухоль, мы обязаны ее удалить.
Беллингэм перевел дух.
- - Теперь слушай внимательно. Я обещаю тебе, что если ты назовешь ее имя, я постараюсь смягчить то наказание, которое тебя ожидает. Скажи мне -- кто эта женщина?!
Глядя прямо в глаза полковнику, Абулшер промолвил:
- - Сахиб, я не могу.
Полковник вспыхнул. Сколько раз он убеждался в том, что с этими людьми бесполезно разговаривать!
- - Абулшер, я приказываю тебе назвать ее имя!
Тхалец не отвечал.
Полковник встал и нервно прошелся до окна и обратно.
- - Ты женился во второй раз, у тебя будет ребенок. Если ты не скажешь, кто была та женщина, тебя выгонят со службы. У тебя не будет денег, твоя семья будет голодать, как тысячи других туземцев. Неужели ты не понимаешь?
- - Значит, так будет угодно Аллаху.
Он уже смотрел на полковника без особого почтения, даже с некоторой дерзостью.
На Беллингэма накатил приступ безудержного гнева.
- - Шакал! Так-то ты отвечаешь на мою доброту! Говорю тебе еще раз: мне нужно ее имя!
Абулшер отвел глаза и склонил голову, но ничего не сказал.
Полковник, вне себя от ярости, подбежал к стене, схватил висящую там саблю, выдернул ее из ножен и плашмя ударил ею тхальца по щеке.
- - Говори! -- заорал Беллингэм.
Абулшер стоял молча, потупив голову.
Полковник сел за свой стол и дрожащей от гнева рукой начал писать.
- - Если ты не покинешь гарнизон в течении ближайших четырех часов, и если к концу этого дня ты будешь еще в Саргохабаде, то будешь расстрелян без всякого суда. Я имею право так поступить и клянусь, что так и будет! Шастри!
Ординарец вбежал в кабинет.
- - Этот человек уволен со службы. Вот приказ об этом. Проследи, чтобы он убрался из гарнизона не позже, чем через четыре часа. И еще проследи, чтобы он ни с кем, кроме своей семьи, не общался за это время. Он -- под арестом.
Абулшер поклонился и проговорил:
- - Как будет угодно Аллаху. Аллах велик!
Сопровождаемый ординарцем, он вышел.
Полковник долго не мог успокоиться. Перед ним вновь и вновь появлялась картина -- голова мужчины-туземца припавшая, как будто к сулящему утоление жажды источнику, к раскрытой розовевшей щели меж бедрами белой женщины. Женщины, про которую ему так и не удалось ничего выведать. И которая, как он считал, бросила тень на всех женщин Великобритании.
И опять он почувствовал себя утомленным и сильно постаревшим.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Выйдя из дома, Эвелин подтянула длинные шевровые голенища сапог, предназначенных для верховой езды, и медленно пошла в сторону ворот. Весь день она помогала матери, затеявшей менять обивку стен в гостиной, и сейчас думала, как хорошо будет проскакать несколько миль.
Заметив, что лошади уже приведены, Эвелин ускорила шаги, но вдруг замерла на месте. Не Абулшер, а кто-то другой держал под уздцы Вулкана и Дэзи. Холодок тревоги пробежал по ее спине. Почему его нет? Что-то случилось? Приблизившись к незнакомому ей индусу, она спросила:
- - А что, Абулшер заболел?
- - Нет, мисс-сахиб, он уехал.
- - Уехал?
- - Да, сегодня, мисс-сахиб. Часа три назад.
- - А когда он вернется?
- - Его здесь больше не будет, мисс-сахиб. Он уехал насовсем. Возвратился к себе на родину.
Эвелин подумала, что сейчас, наверное, она первый раз в жизни упадет в обморок. Машинально она взяла в руку поводья, вставила ногу в стремя, но остановилась.
- - Вам плохо, мисс-сахиб?
Голос слуги вывел ее из оцепенения. Ничего не ответив, Эвелин вскочила на коня и пустила его в галоп.
Индус, который должен был ее сопровождать, с удивлением глядел вслед удаляющейся всаднице, соображая, что ему предпринять.
Лишь через полчаса ему удалось догнать ее.
* * *
За обедом Эвелин спросила отца, почему у нее новый грум.
Полковник Беллингэм сердито пожал плечами:
- - У Абулшера какие-то семейные дела. Мне доложили об его отъезде. Я всегда говорил, что на мусульман из северных племен не следует полагаться. Они могут исправно служить и хорошо работать в течение нескольких лет, а потом вот так исчезают. Они никогда не бывают по-настоящему верны нам, англичанам. А вот своему народу, своему племени каждый из них будет верен всегда.
Эвелин слушала, а глаза ее наполнялись слезами. Чтобы скрыть это, она наклонилась над тарелкой, хотя та была уже пуста.
Да, действительно, у этих людей своеобразное понятие о верности. Она отдала ему все... Где он еще видел, чтобы белая женщина вела себя так с туземцем? А был ли он ей благодарен? Уехал, не попрощавшись, не сказав ей ни единого слова...
Как только стемнело, Эвелин легла в постель, но сон не шел к ней. Она лежала с закрытыми глазами и представляла себе, что ее ждет. Ухаживания молодых офицеров, из которых никто не нравился ей. Неизбежное замужество... Супружеская жизнь с нелюбимым мужем... Дети от него... Она вспомнила, как могучие руки тхальца обхватывали сзади ее ягодицы и прижимали к себе, как от этого его уже и так до предела введенный член проникал в ее лоно еще глубже... Как от этого в глубине ее тела возникала боль, которая была упоительно сладкой...
Да, он часто вел себя с ней, как неистовый дикарь. Да, она то и дело чувствовала себя жертвой в его хищных лапах. Но как раз в этой первобытной неистовости она и нуждалась. И была готова добровольно жертвовать собой.
Женская интуиция говорила Эвелин, что не все еще потеряно, что он еще будет с ней... Но для этого ей необходимо принять решение... Решение, которое захлопнет за ней дверь всей ее прежней жизни. Придется проститься со всем, что ее окружает, к чему она привыкла. Готова ли она к этому?
А чего, собственно, ей жалеть? Пожалуй, единственное, что достойно сожаления, так это безмятежные дни ее далекого-далекого детства...
Поток детских воспоминаний нахлынул на Эвелин, она заплакала. Вскоре всхлипы затихли -- она уснула.
